Жена в лотерею
Шрифт:
Он крепко прижал меня к себе и куда-то зашагал, в то время, пока я тихонько офигевала от произошедшего. Все-таки не каждый день узнаешь, что твой муж — гигантский свирепый белый медведище.
Охотничья сторожка была заперта на магический засов, но мы все-таки вошли. Внутри оказалось очень просто, как в деревенском доме. Но оттого даже уютно — грубо сколоченный деревянный стул и стол, топчан, застеленный мягкими шкурами и огромный, почти во всю стену камин. Огонь, который разжег Теодор, быстро наполнил промерзшее нутро сторожки теплом — оранжевые отблески
В тепле и полумраке я сидела на топчане, жевала джерки, которые нашлись тут же, в заботливо оставленных кем-то припасах, и старалась не глазеть на голый торс собственного мужа.
— Ты так на меня смотришь, Цици. Да, я понимаю, знать о том, что я — вербэр, одно, а видеть своими глазами — совсем другое. Я пойму, если ты… — Теодор замолчал. — Я сам долго время не мог принять себя таким. Твое отвращение мне понятно. Мою одежду разнесло в клочья, а наколдовать себе новую пока что не хватает резерва, поэтому тебе придется потерпеть…
Потерпеть? Отвращение? Да про какое отвращение он говорит? Могучий зверь, к которому я прикоснулась, был самым великолепным на свете!
О, и кстати, он снова перешел на «ты», что очень даже греет душу после этого высокомерно-холодного «вы». Вот только зачем говорит, будто бы я знала, что он — оборотень. Не знала я ничего!
Или… знала не я, а та, настоящая Цицинателла? Тогда, в ту кратковременную нашу встречу через портрет, Нутелла упомянула о «травме» Теодора. Вот только какая же это «травма»?
Я ведь люблю медведей, обожаю медведей, да я просто тащусь от медведей!
А на оголенный торс Теодора Рутланда я бы всю жизнь смотрела…
— Предположим, я об этом… запамятовала… — осторожно начала.
— Запамятовала? Ты запамятовала о том, чем меня шантажировала, чтобы женить на себе? — Теодор горько усмехнулся и покачал головой. — О том, как грозила, что расскажешь королю, что я стал оборотнем, и он приговорит меня к казни? Его Величество до смерти боится вербэров, это всем известно. Знаешь, я убить тебя был готов за этот шантаж. Я принял решение взять тебя в жены… Я и так собирался это сделать. Но это был грязный ход. По-настоящему грязный, Цици. Так что ничего человеческого я от тебя после этого не ждал, но ты меня поразила. Я не могу поверить, что это притворство. Что ты притворяешься. Ты до и после нашей свадьбы — как будто два разных человека. Две разных девушки. И к той, второй девушке, я испытываю чувства, которых, как я полагал, больше не буду испытывать ни к кому и никогда.
Он присел ближе, около моих ног — внушительный, широкоплечий, с мужественной фигурой, четким благородным лицом. Внимательно глядел на меня своими медово-карими глазами.
Мне хотелось закричать правду, но вместо этого я тихо спросила:
— Как ты им стал… Этим оборотнем-медведем, вербэром?
— Зачем спрашиваешь? Если знаешь ответ…
Я прикрыла глаза, собираясь с мыслями.
— Ты стал им пять лет назад, в Трентоне, в ту ночь, когда погибла твоя жена, — едва слышно сказала я и распахнула ресницы. — Когда на вас напала стая вербэров.
— Сегодня у меня появилось мерзкое ощущение, словно время повернулось вспять, — Теодор смотрел уже не на меня. — Что я снова не смогу спасти ту, которую люблю. И она умрет на моих руках… В стае, что встретила нас в окрестностях замка, было девять медведей. Девять голодных вербэров, злобных, как сам Люцифер. Они с легкостью разорвали двадцать человек из сопровождающего отряда. Одного я убить смог. Но я понимал, что мне не справиться со всеми… Не справиться, пока я человек. Знаешь, что нужно, чтобы стать оборотнем? Выпить крови убитого тобой вербэра. Я превратился почти сразу, смог сразиться с ними в новом обличье и победить, но слишком поздно. Чантэль была мертва…
Охваченный мучительными воспоминаниями, он замолчал, глядя на огонь. Мне так хотелось протянуть руку и прикоснуться к нему, но я не посмела.
— Против нас работает не только стихийник, но и некромант, — сказал Теодор наконец. — Я помню этого вербэра. Это я убил его. На том же самом месте три года назад. Он был одним из последних. Кто бы мог подумать, что мне придется сделать это снова?
— То есть, некромант поднял этого вербэра из мертвых и заставил напасть на нас? А это не могла сделать мара?
— Сомневаюсь. Мара — ночная тварь, создание, она насылает кошмары, но магией не обладает. Я, конечно, предполагал, что она попытается напасть на тебя, но не так… профессионально. Это настоящая темная магия.
Ага, вроде заклинаний из книжечки Нутеллы. Особенно с последних страниц.
— Или шаманская, — задумчиво добавила я. — У этих самых шаманов же она как раз связана с природой?
— Возможно, — Теодор внимательно посмотрел на меня. — Я понимаю, к чему ты клонишь, Цици. Но у меня еще не было ни одного повода сомневаться в бонне Зелиг. Последняя воля Чантэль заключалась в том, чтобы она всегда оставалась в Трентоне, при Брианне.
Да что ж такое-то? Я чувствовала себя Гарри Поттером, который упорно говорил Дамблдору, что Снегг злодей, а тот упорно утверждал обратное.
Правда, в итоге Дамблдор все-таки оказался прав.
Может, Зелиг, несмотря на скверный характер, все-таки ангел во плоти? Не могла же Чантэль Рутланд настолько ошибаться в ней? Последнюю волю ведь изъявила…
— Давай я посмотрю твою ногу, — предложил меж тем Теодор. — У меня осталось немного магии. Может быть, начертить излечивающую руну хватит.
Он принялся медленно расшнуровывать мой высокий дорожный ботинок, двигаясь очень аккуратно. Лодыжка выглядела достаточно паршиво — опухла и посинела. Даже малейшее движение причиняло боль.
Замысловатым движением большого, указательного и безымянного пальцев Теодор начертил некий символ, и опухоль на ноге стала проходить.
— Как долго ждать восстановления резерва?
— Часов шесть. И это еще быстро, потому что я оборотень — легко теряю магию, но и быстро ее восполняю. Кажется, порядок.