Жена вдовца
Шрифт:
— Я знаю, когда ты лжешь, Керт, и всегда знала, хотя ты умеешь выглядеть невозмутимым. — Я решила прощупать дно поглубже. — По-моему, он плохо влияет на детей. Почему бы тебе не встречаться с ним вне дома?
Напрасно я это сказала.
— По-моему, ты его недолюбливаешь, Мэри.
— Ничего подобного! — неубедительно возразила я. — Это дети его…
— Его достоинство в том, что он не был знаком с нами раньше.
— Керт…
Он еще не переоделся после работы. Мне хотелось сорвать с него чертов
Судя по всему, он относился к происходящему по-другому. Разумеется, с телом, в которое я переселилась, он был знаком всего несколько месяцев. Мои же чувства остались прежними. Человек засыпает и просыпается. Если однажды причиной сна становится анестезия, то при пробуждении чувства нисколько не меняются. Разве что тело стало другим, а с точки зрения закона, изменилась и личность. Но к мужу и к семье эта личность относится ПО-СТАРОМУ. Это все окружающие видят нового для них человека.
Черт возьми!
Он встал.
— Если это все, то, полагаю, мы договорились. Коль скоро ты возражаешь против Харли, я больше не стану его приглашать.
Я сверлила его глазами.
— Дело не только в Харли, ты отлично это знаешь! Это невыносимо, Керт! Быть с тобой рядом и не… — Я заскрежетала зубами. Я ни в коем случае не хотела говорить, что происходящее несправедливо. В конце концов я выжила, хотя должна была умереть. Женщина, телом которой я завладела, женщина, чей мозг погиб при аварии, умерла по-настоящему, навсегда. А я осталась в живых. Но это принесло мне танталовы муки: я живу с мужем, который отворачивается от меня, и не мудрено: ведь он видит чужую женщину, а не меня, не свою жену.
— Прости. — Я знала, что сейчас он говорит искренне. — Но есть вещи, на которые мужчина просто не способен. Умом я знаю, что передо мной — прежняя Мэри. Но я смотрю на тебя и…
Следующие слова вырвались у меня помимо воли:
— Так разденься, ляг и закрой глаза!
Он фыркнул — то ли от злости, то ли от неожиданности. Я почувствовала на глазах жгучую влагу.
— Не плачь, Мэри. — Он неожиданно обнял меня. Я прильнула к нему, купаясь в знакомом запахе, чувствуя твердость его мускулов. Вот сейчас все было правильно.
Я знала, конечно, что для него все совершенно иначе.
— Со временем все наладится, — тихо проговорил он.
Я отшатнулась.
— Сколько понадобится времени?
Он ответил именно так, как я от него ждала:
— Узнаю свою Мэри! Откуда мне знать? Во всяком случае, — он скорчил жалкую гримасу, — не столь быстро, как тебе хочется.
— Она была почти на десять лет моложе меня. Что же, мне дожидаться, пока ее тело состарится и станет привычным для тебя?
Он
— Знаешь, это тоже имеет значение. Она настолько моложе, что я чувствую себя растлителем.
— Не забывай, что внутри этой молодой толстушки живет тощая старуха. — Толстухой она не была. Как и я — тощей. Она весила на несколько фунтов больше меня, зато была выше ростом.
— Ах, Мэри! — Он притянул меня к себе — первый раз за несколько месяцев. — Это настолько… похоже на тебя!
— Но ведь перед тобой действительно я!
— Знаю, любимая. — Он вздохнул. — Но выглядишь ты иначе.
Еще бы! Подбор донорского тела производился по множеству химических и прочих параметров. Ни масса, ни внешность во внимание, конечно, не принимались. Максимум, на что они оказались способны, это подобрать мне брюнетку. И на том спасибо.
Я почти победила. Нас разделяли считанные дюймы. Но в конце концов меня ждало поражение. Он по привычке чмокнул меня в щеку и выскользнул.
В ту ночь мне долго не удавалось заснуть. Даже взбив подушку таким образом, чтобы она хоть немного напоминала голову и плечи, я не добилась эффекта.
На следующий день я в тысячный раз ударилась лбом о распахнутую дверцу кухонной полки. До больницы у меня была дурная привычка оставлять дверцы распахнутыми, если в кухне не было кого-то выше меня, вроде Керта.
Лиззи прыснула.
— Так тебе и надо!
Я потерла ладонью лоб и захлопнула дверцы.
Мальчишки, сидя за столом, доигрывали последнюю компьютерную игру перед началом учебной серии.
— Тебе нечего здесь делать, — заявила Лиззи. — Ты нам не нужна.
В этот момент мне было трудно не отвесить ей подзатыльник. Керт не одобрял таких методов — как и я. Раньше.
Она насмешливо скривила губы.
— Я видела, как вы вчера расстались. Я видела, как папа выходил из твоей комнаты!
Двенадцать лет — кошмарный возраст. К зрелости время милосердно стирает самые наши неприятные воспоминания. Меньше всего мне хотелось, чтобы дочь ревновала отца ко мне. Однако голова так раскалывалась, что меня хватило только на дурацкую реплику:
— Ну и что?
— Считаешь меня дурочкой? Думаешь, я не знаю, зачем ты здесь? Ты пришла, чтобы занять мамино место!
— Я…
И осеклась. Все равно она не поверит. Ее мать умерла. Остывшее тело, в котором я прежде жила, предано земле. Лиззи была вместе с остальными на похоронах. Однако мозгу ее матери, то есть мне, дали шанс пожить в донорском теле. Трансплантации такого типа являли собой последнее слово медицины, а возможные злоупотребления представлялись настолько реальными, что конгресс в кои-то веки забежал вперед. При первом же предложении о пересадке мозга и при первом появлении пригодного донорского тела был принят особый закон.