Жена журавля
Шрифт:
Но это были сторонние мысли, которые дрейфовали в его голове, пока он сидел, уставившись на то, что ему вручили.
Это был журавль из книжной страницы — точно такого же он вырезал в их самый первый день, и тот находился теперь на табличке, висящей у него над головой.
Но это было невозможно.
— Быть не может, — сказал он.
— Может, — отозвалась Надин. — Если делать уборку.
— Я не об этом, — сказал Джордж. — Я вырезал только одного. Кумико забрала его. И вставила в картину. Вот в эту.На стене.
— Видел я, как ты вырезаешь, — усмехнулся Мехмет. — Можешь настрогать
— С этимвсе как раз по-другому, — прошептал Джордж, по-прежнему не сводя глаз с журавля.
Этогоон не вырезал. Он был абсолютно уверен. Тем более что этот был никак не похож на гуся.
Он заплакал — тихо, непроизвольно. Надин, уже привыкшая к этому за неделю работы в студии, положила руку ему на плечо.
— Мой отец умер, когда мне было двенадцать, — сказала она. — Легче со временем не становится. Но кое-что меняется.
— Знаю, — кивнул Джордж, сжимая Журавушку в пальцах.
Такую маленькую и совершенную. Вырезанную из страницы без слов, чистую и белоснежную.
Страница без слов,повторил он про себя.
— Мы же правильно сделали, что дали это тебе? — уточнил Мехмет, подходя к ним. — Мы нашли, и я подумал, что раз уж ты столько всего потерял в этом проклятом пожаре…
Выражение «столько всего»не совсем точно, подумал Джордж. После этого пожара у него не осталось вообще никакой одежды, ведь дом он покинул голым. Что еще хуже, он лишился своего телефона, в котором хранились все фотографии Кумико, что он успел наснимать. В ее же квартирке он не нашел ничего, поскольку все свои вещи она перевезла к нему.
От нее осталось лишь тело, которое они похоронили, от чего его пытался мягко отговорить сотрудник похоронного бюро — дескать, это «непрактично» и «слишком по-американски», — но поскольку он так и не нашел никаких родственников Кумико, оспаривать это было некому, и он купил ей новое платье, новый плащ и нечто напоминавшее тот саквояж, что она всегда носила с собой, хотя тело ее обгорело настолько сильно, что ему так и не дали посмотреть на него. Он понятия не имел, одевали ее перед погребением или нет.
Он даже не смог поцеловать ее на прощание…
Хотя как раз это он вроде бы уже сделал.
— Я тебе уже говорил, — сказал Мехмет, пока Джордж молча плакал. — Возьми побольше выходных. Мы прекрасно тут справимся без тебя, а ты пока подлечи ноги, найди себе новое жилье и, я не знаю, хоть поскорбипо-человечески…
Джордж задумался. А что, по-своему разумный совет. Клэр и Хэнк, неколебимые в своем желании помочь, забрали его из больницы и разместили в более чем роскошном номере гостиницы, которой Хэнк заправлял. И хотя у Джорджа после продажи табличек на счету в банке денег было немерено, они не согласились взять у него ни пенни, искренне предложив ему оставаться в гостинице сколько душе угодно. Он подозревал, что они, помимо всего прочего, просто не хотят спускать с него глаз, но неожиданно для себя обнаружил, что вовсе этому не противится.
По ночам было конечно же нелегко, но при свете дня приходилось еще тяжелее, пока он не начал снова ходить в студию
Но нет.
— Нет, — сказал Джордж, утирая слезы. — Мне нужно чем-нибудь заниматься. Я не могу сидеть и ничего не делать весь день. Я должен быть занят.
Колокольчик над дверью зазвенел, и в студию кто-то вошел.
— Идите к посетителям, — сказал Джордж. — Я справлюсь.
Мехмет и Надин смотрели на него еще несколько секунд, а потом пошли к посетителю, который выглядел как очередной заказчик маек для мальчишеских оргий. Краем уха Джордж еще услышал, как Мехмет преподает Надин ужасный урок того, как не надо обращаться с клиентом, но махнул в душе рукой.
Потому что снова смотрел на Журавушку.
Невероятно. Он не мог ее вырезать. Так ведь? Так. Во-первых, слишком искусно. Слишком изощренно, слишком точно, слишком похоже на журавля. Он на такое не способен. Это не может быть он.И это не может быть здесь.
Но и живой журавль в его садике, с крылом, пробитым стрелой, невозможен точно так же. Как и все это наваждение с табличками и их феноменальным успехом. Да что говорить, все, что связано с Кумико, сплошная невероятность.
Неужели он правда верит в то, что она — журавль? Верит, что она приходила к нему и приносила все это счастье, пока в нем не проснулась жадность и ему не захотелось узнать о ней больше? Неужели он действительно верит в то, что случилось в саду на пожаре? И в то, что именно этим заканчивается их история?
О, если бы любая история чем-либо заканчивалась. О, если бы каждый финал не становился началом.
Конечно же нет. Конечно, он в это не верит.
И — да, превыше всего, что он когда-либо чувствовал, — это правда.
Журавлик. Из бумаги. На которой нет букв.
И да, поверх всего, что он чувствовал, — то была правда.
Журавлик из бумаги. Из наконец-то небуквеннойбумаги.
То было послание. И он знал о чем.
Он бережно отложил журавлика в сторону, стараясь не изогнуть его, не помять. Позже он поместит его под стекло, сохранит со всеми почестями, со всей бережностью, но сейчас выполнит только самое необходимое. Больше он не будет ничего вырезать, это ясно, это очевидно, но этот журавлик вырезан из страницы без слов. Из страницы без истории.
Из страницы, которая ждала наполнения.
Он схватил первое бумажное нечто, попавшееся под руку. Бесплатный блокнотик, рекламный подарок от поставщика. На каждой странице — название производителя и контактная информация. Он выкинул это к чертям. И продолжил поиски — открывал ящики стола, ездил в кресле на колесиках от стеллажа к стеллажу. В студии было много разной бумаги: от дешевой макулатуры до суперкачественных листов, на которых можно было спать и видеть разноцветные сны, но, к своему растущему удивлению, он нигде не мог найти нормальных записных книжек, даже разлинованных под студентов для конспектирования лекций. Или они уже ничего не пишут, подумал он, а вбивают все в свои лэптопы и записывают на смартфоны?