Женевьева неумершая
Шрифт:
– Они поймают Боевого Ястреба, Детлеф.
– Так же, как поймали Ефимовича? Или революционера Клозовски?
Оба преступника были до сих пор на свободе, в бегах. Империя кишела убийцами и анархистами.
– Может, и не поймают. Но он умрет. Все умирают.
– Все?
Он пронзительно глянул на нее. Она вспомнила похожий взгляд Иллоны Хорвати, когда Женевьева сказала ей, что все стареют.
– Мне тридцать шесть, Жени, и все дают мне на десять-пятнадцать лет больше. Тебе – сколько?..
– Шестьсот
Он улыбнулся и коснулся ее лица дрожащей, похожей на лапу рукой.
– Люди думают, что ты моя дочь.
Он встал и подошел к зеркалу. Детлеф начинает бояться ее. Плечи его опустились, и, когда он шел по комнате, это была характерная размашистая походка Хайды. Теперь у него всегда был хмурый вид. Он изучал свое лицо в зеркале, примеряя разные выражения, скаля зубы, будто животное.
В глухую полночь Женевьева была наиболее настороженна. Она остро ощущала тьму внутри него, холодный, пронизывающий мрак. Она не была уверена, сам ли театр привел в такое замешательство Розану или причина в Детлефе.
Хотя не было никаких шансов на опознание, Детлеф настоял, чтобы Кляйндест позволил ему взглянуть на труп последней жертвы Боевого Ястреба. Женевьева стояла рядом с ним, когда с лишенного глаз и кожи лица сдернули покрывало из непромокаемой ткани. Мерзкий смрад мертвой крови, для нее все равно что сгнившей, растекся от человека по всей улице. А Детлеф был зачарован, возбужден, его тянуло к этому ужасу. Прорицательница Кляйвдеста, конечно, заметила его нездоровый интерес, и ей это было отвратительно. Женевьева ей сочувствовала.
– Детлеф, – спросила она, – что случилось?
Он типично театральным жестом всплеснул руками. Так он заставлял людей в последних рядах партера считать, будто они знают, о чем он думает.
Но те, кто ближе, те, кто близок настолько, как Женевьева, могли разглядеть обман. Маска прилегала неплотно, и она смогла мельком увидеть кое-что под ней. Нечто, до ужаса напоминающее мистера Хайду.
– Иногда, – сказал он, борясь с чем-то внутри себя, – я думаю о Дракенфелсе…
Она взяла его ладонь в свою, обхватила ее сильными пальцами. Она тоже помнила замок в Серых горах. Она побывала там еще до Детлефа.
На самом деле она больше страдала в этих стенах, больше потеряла, чем он.
– Может, лучше было бы, если бы нас убили, – сказал он. – Тогда мы были бы привидениями. И нам не пришлось бы терпеть все это.
Женевьева держала его в объятиях и гадала, когда же она перестала понимать, что происходит в нем. Вдруг он оживился:
– Думаю, я нашел тему для моей следующей пьесы. И Ева сможет там блеснуть так, что все ахнут.
– Комедия, – с надеждой предположила она. – Что-нибудь легкое?
Он проигнорировал ее.
– Не
Это имя словно проскрежетало по позвоночнику Женевьевы.
– Как ты думаешь, – улыбаясь, говорил Детлеф, – Ева в роли императрицы-вампира? Ты могла бы быть техническим консультантом.
Женевьева неопределенно кивнула.
– Получился бы славный спектакль ужасов в продолжение «Зикхилла и Хайды». Каттарина, как я понимаю, была сущим дьяволом.
– Я знала ее.
Детлеф изумился было, потом отмахнулся:
– Конечно, ты должна была. Мне и в голову не приходило.
Женевьева помнила царицу. Их знакомство было частью той ее жизни, которую она предпочитала вспоминать не очень часто. Слишком много было в те годы крови, слишком много ран, слишком много предательств.
– В некотором смысле мы были сестрами. У нас один темный отец. Мы обе – его потомки.
– Она была?..
Женевьева знала, о чем он спрашивает.
– Чудовищем? Да, в той же мере, как и любой другой.
Он удовлетворенно кивнул.
Женевьева подумала о реках крови, пролитой Каттариной. В ее долгой жизни был не только этот длинный список ужасов. И Женевьева не испытывала ни малейшего желания снова вызывать их в своем воображении. Равно как и ублажать ими жадную до сенсаций и жестокостей публику.
– Достаточно уже кошмаров, Детлеф.
Его голова покоилась у нее на плече, и ей видны были подсохшие корочки на отметинах, которые она оставила на его шее. Ей хотелось ощутить его вкус, и она боялась того, что могло оказаться в его крови, чем она могла бы заразиться от него…
А какую часть своей тьмы получил от нее он? В пьесе о Каттарине собирался ли он сыграть Владислава Дворжецкого, поэта и любовника императрицы? Ева прекрасно подошла бы на роль царицы-чудовища.
Возможно, она слишком спешит осуждать Детлефа. Может быть, душа ее так же темна, как и его навязчивые мысли. Его произведения начали кишеть ужасами и чудовищами лишь с тех пор, как он с нею. Обескровить человека порой означает забрать у него не только кровь. Может, Женевьева куда более истинная темная сестра Каттарины Великой, чем ей хотелось бы думать.
– Кошмаров никогда не бывает достаточно, Жени, – пробормотал он.
Она поцеловала Детлефа в шею, не прокусывая кожу. Он был измучен, но не спал. Они долго сидели обнявшись, не двигаясь, не разговаривая. Подходил к концу еще один день.
14
Демон Потайных Ходов слышал, как прошлой ночью Детлеф и Женевьева говорили о нем. Поппа Фриц вспоминал о временах, когда он еще не начал меняться.
О временах, когда он был Бруно Малвоизином.