Жених к Новому году
Шрифт:
В этот момент отъехала ведущая в вагон дверь, и в тамбур заглянул мужчина с заспанным лицом.
– Слышь, братан, че случилось-то?
Галстук пассажира, его добротный костюм и дорогое пальто диссонировали с манерой общения – но он, похоже, считал, что с мужичками вроде меня, в незаметном пуховичке, следует разговаривать в подобном простонародном стиле.
Я улыбнулся:
– Мне кажется, что в нашем дружном пассажирском семействе – прибавление.
– Ты о чем? – поморщился заспанный. На лбу его отпечаталась красная полоса от шапки.
Однако ответить я не успел.
В
Нет, она не была сногсшибательно красива: никаких сверхнеобыкновенных глаз, или губ, или шеи. Не было и вызывающей одежды – шпилек или там мини-юбки. Ничего, что заставляет мужиков терять головы. Простая, скромная одежда. Простое скромное лицо. Но в глазах светились и ум, и воля, и способность любить. И – самое существенное! – меня тянуло к ней. Я понял, что она – моя. И я буду последним дураком, если упущу ее.
– Что случилось? – строго спросила она, обращаясь именно ко мне.
Ее голос мне тоже понравился. Тембр оказался не слишком низким, но и не высоким. Ненавижу писклявые женские голоса. У меня скулы сводит от псевдооперных сопрано.
– Вы, что, сотрудник милиции? – улыбнулся я в ответ.
– Я врач.
– Давайте спросим у машинистов, что там.
Опередив меня, она решительно подошла к двери кабины и три раза стукнула в нее.
– Кто? – прокричал в ответ взволнованный мужской голос.
Тут поезд остановился на очередной полузасыпанной снегом платформе. Механически раскрылись двери, никто не вошел и не вышел, дверцы разочарованно закрылись, электричка покатила дальше, набирая скорость.
В тамбур из кабины вышел один из машинистов. В руках он держал сверток. Внутри угадывался запеленутый в одеяло младенец, но личика видно не было – просто бесформенный, неаккуратный кулек.
Железнодорожник, державший ребенка, выглядел донельзя потрясенным. На нем прямо-таки не было лица: весь бледный, глаза выпучены, руки трясутся.
– Что произошло? – быстро спросил я. Профессиональная привычка выкачивать информацию дала о себе знать.
– Он… лежал… на путях… – с усилием молвил человек в железнодорожной тужурке, глядя в пространство. На синем его пиджаке болтался бейджик с именем: «ПАРАНИН Святослав Михайлович».
«Господи, – мельком подумал я, – как этого Паранина в машинисты-то взяли – со столь низкой стрессоустойчивостью? Ну младенец на путях, ну экстренное торможение – но прошло уже минут десять, что ж он до сих пор трясется?..»
При виде младенца гастарбайтер и завучиха дружно ахнули.
Заспанный протянул:
– Ни хрена себе…
А девушка – моя девушка! – твердо проговорила:
– Давайте.
В ее голосе прозвучало столько уверенности, что железнодорожник послушно, словно сомнамбула, протянул ей сверток. Девушка приняла его и пошла в вагон. На секунду в складках одеяла мелькнуло личико, обрамленное жидкими и слипшими черными волосиками. Ребенок, казалось,
Все любопытствующие, как загипнотизированные, потянулись за девушкой. Следом за мной по проходу шествовал машинист Паранин, и я расслышал, как он бормочет: «Госсподии… зачем?.. зачем она это сделала?..» Я хотел было сказать, что его миссия закончена, что он может вернуться в кабину, но потом решил, что сейчас от него будет больше вреда, чем толку. Еще проскочим на красный. Пусть уж лучше полюбопытствует, кого спас. Его напарник и один справится.
А железнодорожник все причитал вполголоса: «Ведь в двух метрах остановил… в двух… еще б чуть-чуть… вообще-то нам тормозить не положено… но я подумал – вдруг бомба…»
Девушка тем временем действовала уверенно и профессионально – будто на каждом шагу находила на рельсах младенцев. Она уложила сверток на лавку и быстро откинула одеяло, а затем и пеленки. Все обступили ее и заглядывали через плечо.
– Дывысь – дывчына… – протянул гастарбайтер.
Среди выцветших байковых пеленок и правда лежала девочка. От вторжения чужих рук в ее кокон она проснулась и заорала, широко разевая красный ротик и жмуря глазки. Ее пальчики, похожие на червячков, бессмысленно сжимались и разжимались.
У меня небольшой опыт общения с новорожденными, и всякий раз, когда я их вижу, поражаюсь: до чего же они крошечные и беспомощные! А эта к тому же была вся ужасно худая, ребра так и торчали.
Моя девушка проговорила, обращаясь ко всем нам, зевакам:
– Отойдите! Вы загораживаете мне свет.
Ее голос прозвучал не грубо, но настолько твердо, что все невольно отступили – продолжая тем не менее вытягивать шеи и пытаясь рассмотреть дитя и девушкины манипуляции. Та ловкими и уверенными движениями принялась ощупывать головку, ручки, ножки и животик ребенка. При этом комментировала свои действия – словно про себя. Однако я понял, что свой речитатив она адресовала всем нам – а может быть, главным образом мне:
– Возраст младенца – около одного месяца… Пуповина практически зажила, нагноений нет. Переломов также нет… Сильные опрелости… Температура повышенная… Обморожение конечностей и кожи головы… Возможно, гипотермия… Дегидратация – под вопросом…
– Что такое дегидратация?
Это спросил машинист. Голос его звучал испуганно.
– Обезвоживание, – строго обронила девушка. И добавила: – Необходима срочная госпитализация.
– Да что же это такое?! – вдруг выкрикнула завучиха. – Как она могла, эта женщина? Бросить ребенка?! Кинуть ребенка – на рельсы?! Поразительный по своей жестокости поступок! Даже звери так не поступают! Эта женщина не заслуживает звания человеческого существа!..
– А то е був у нас одна дывчына, – начал хохол эпически, – шо…
Девушка решительно пресекла вдруг разгоревшийся базар:
– Младенца следует доставить в больницу. Немедленно.
– На конечной станции нас будет ждать «Скорая», – неуверенно молвил машинист Паранин. – И милиция.
– Когда конечная?
– В двадцать два тридцать семь.
– Через полтора часа? Нельзя столько ждать. Ребенка надо в больницу – срочно.
Повисла неловкая пауза. Народ переглянулся.
Девушка проговорила: