Женись, я все прощу!
Шрифт:
– Что «и»? – пыталась помириться Настена, ревностно следя за его взглядом.
– Вот и я говорю, что? – Федор потряс вихрастой головой. – Где раскаяние?!
– Она раскаялась и спит, – ответила за Люсю подруга, на всякий случай прикрывая ее ноги одеялом.
– Спит?! – возмутился до глубины души тот и откинул одеяло с Селивановой. – Подъем!
– Федор, – Люся, которой до коликов в животе не хотелось извиняться перед Смолкиным, сделала вид, что она только что проснулась, – так это ты? А мы так переживали, так переживали, что Настасья даже помыла
– Какой холодильник? – опешил тот.
– Твой, – повела плечами Люся, – большой и теперь уже всегда полный. Настасья там чего-то снова приготовила…
– Что-то вкусное, да? – Улыбаясь, Смолкин повернулся в сторону невинно хлопающей ресницами Белкиной. – Но-но! И не заговаривайте мне зубы! Настя сказала, что ты готова извиниться. Я жду.
– Извини, – коротко бросила Люся и натянула на себя одеяло.
– И это все?! – изумился Смолкин.
– А что ты еще хотел? Чтобы я действительно спрыгнула с балкона?! – Люся вскочила и в одной фривольной ночнушке с кружевными вставками на интимных местах побежала на балкон. Безусловно, прыгать она не собиралась, но попугать этого эгоиста следовало.
– Люсенька! Люсенька! – Смолкин выскочил следом за ней, зябко передергивая плечами и вспоминая, как она окатила его тут ведром холодной воды. Стерва.
– Доброе утро! – раздалось с соседнего балкона.
Откуда он только взялся на ее голову?! Люся повернулась и встретилась с Глебом, с его холодным, равнодушным взглядом.
– А! Глеб! – делано обрадовался Федор. – А мы вот тут… – Он развел руками и уткнулся в Люськины кружевные прелести, балкон-то был тесным.
– Милые ссорятся, – буркнул Глеб, выбросил вниз окурок и направился в квартиру.
– Мусорить, между прочим, – крикнула ему вслед Люся, – нехорошо!
– Нехорошо обманывать людей! – заявил тот и скрылся.
– Спасибо, Федя! – Люся оттолкнула от себя Смолкина и зашла обратно. – Ты отомстил по полной программе. Теперь мне действительно остается лишь сигануть с твоего балкона и мокрым красным пятном укора мужскому шовинизму растечься по асфальту.
– Там был он?! – трагическим шепотом, словно Глеб еще стоит там и слушает, поинтересовалась Настя.
– Он, – кивнула ей подруга. – И я практически голышом. Да еще с нами был Смолкин!
– А что я? Что я? – поутих тот, чувствуя, что произошло нечто непоправимое.
– Ничего. Я сама виновата, – вздохнула Люся и нырнула в постель.
– Извинение принимается! – не к месту радостно прокричала Настасья и повела Федора на кухню. – Люсь, ты попытайся заснуть, а то уже светает. А завтра мы что-нибудь придумаем.
– Обязательно придумаем, – обнадежила подругу Люся и отвернулась к стене.
Она действительно уже плохо соображала, нестерпимо хотелось спать. Но мысли не давали ей покоя, возвращая к роковому брюнету. Оказывается, он никуда не уезжал. Просто не открыл Настене дверь. Не захотел с ними общаться. Подумать только, какой обидчивый! «Нехорошо обманывать людей!» Как будто она делала это по своему желанию. Нехорошо торчать на балконе в самые неподходящие моменты!
Ей повезло, что все завершилось благополучным финалом, и Смолкин ее не задушил, как неверную жену. Не сделал он этого лишь благодаря Настене. А все-таки у них получилось! И это Люсю искренне радует. Плевать на собственное счастье, можно жить и несчастной, если не показывать это всем, чтобы не жалели. Зато у подруги все будет хорошо, они так подходят друг другу: Настя и Федор. И Люся обязательно будет у них на свадьбе свидетельницей, как же без свидетелей-то?
– Вкусный винегрет, – похвалил Настенино кулинарное творчество Федор.
– Я старалась, – призналась та, – знала, что когда все раскроется, тебе будет нелегко. У меня еще есть селедка под шубой!
– Здорово, давай ее сюда. Только говори не «у меня», а «у нас». Я все-таки сделал тебе предложение руки и сердца. И ты согласилась.
– Нехорошо как-то получилось, – заметила Настена.
– Нет, – возразил Федор, – винегрет очень удачный!
– Да я не о нем, – вздохнула Настя. – А о Люсе.
– Сама виновата, – пробубнил он и уткнулся в тарелку.
– Она ради нас с тобой старалась, – попыталась ему объяснить та. – И у нее все получилось. Вот только Глеб…
– А что Глеб? – сделал удивленное лицо Смолкин.
– Мне кажется, Люся в него серьезно влюбилась, – призналась Настя.
– Не может быть, она для этого слишком рациональная. Она вообще не такая, как ты, она ненормальная.
– Ну и пусть. Какая бы она ни была, она моя подруга и всегда ею останется.
– Я не против, – поспешил заверить ее Федор. – Я – за. Пусть отсыпается сколько хочет. Пусть у нас живет, если ей больше негде…
– Она гордая, – продолжала думать вслух Настя. – И он тоже.
– К чему ты клонишь?! – спросил Смолкин.
– К тому, что нам с тобой, Федечка, нужно пойти к твоему соседу и все ему честно рассказать!
– А если мы запутаемся в показаниях?! Я же не знаю подробностей.
– Зато я все знаю. Пошли.
– Он же прошлый раз не открыл!
– Его не было дома, он уезжал, а потом вернулся.
– А как же селедка?!
– Возьмем ее с собой.
– А Люську с собой не возьмем?! Как-то неудобно идти с одной селедкой.
– Не тяни время, Федечка. Уже светает, скоро на работу. А Люся пусть спит.
Глеб действительно уезжал, но вернулся. Запланированную командировку хоть и не перенесли, но его включили в другой отряд, несущий дежурство у торфяников, готовых вспыхнуть от малейшего огонька. Он должен был явиться по первому звонку, чтобы тушить вот-вот готовое вспыхнуть пламя, а пока гасил свое, разгоревшееся в душе. Нет, в отличие от Смолкина, он не употреблял спиртного. Но снова закурил, от волнения. Бросить не получилось. Рука сама тянулась за сигаретами. Глеб сидел на кухне и курил всю ночь напролет, ему не спалось. Когда дышать стало нечем, он открыл балкон и вышел на воздух.