Женщина Габриэля

Шоун Робин

— «Ангел сказал: „Мы возьмем его с собой!“ — Её горло и влагалище сжались, она боролась с собой. — Но ребенок… не мог понять почему».

«Понял ли Габриэль?» — вскользь подумала Виктория.

— «Ангел… он сказал, что… в подвале жил больной мальчик на костылях… мальчик, который… который был беден… и который не мог… не мог выйти, чтобы… увидеть цветы».

Габриэль холодно взирал на свое прошлое, уверенно держась за настоящее с помощью тела Виктории и её слов.

— «Летом, — ногти Виктории выдавили лунки на его коже — он не вздрогнул, плоть превратилась

в мрамор, пока её собственная разрывалась от жаждущего крика. — Лучи солнца падали на пол на… на полчаса, и он… он грелся в солнечном свете… и рассказывал, что побывал снаружи».

Детские мечты Габриэля читались на его лице. Как часто он притворялся, что у него есть то, что есть у других детей, — одежда и обувь, чтобы спрятать локти и коленки…

Как долго Виктория сможет еще сосредотачиваться на истории, которую не слышала двадцать три года, а не на этой толстой плоти, что пронизывает её лоно и скользит по клитору при каждом вздохе, при каждом слове?

— «Однажды… соседский ребенок принес ему несколько… несколько полевых цветов. Один из них… был… с корнем. Он посадил цветок, и тот вырос».

Он выжил, как выжил и Габриэль.

Прекрасные волосы ореолом окружали голову мужчины, который еще не понял свою ценность.

Тело Виктории жадно схватило Габриэля, пока она пыталась продолжить историю с ангелом.

— «Каждый год цветок… — Она сделала глубокий вдох, — цвел. Это был собственный цветочный садик ребенка. Он поливал его… старался всегда подставлять его под… все солнечные лучи. Он мечтал о… своем цветке. Он обращался к цветку… за утешением… даже, когда он… даже, когда он умирал. Но когда… мальчик умер… стало некому заботиться о его цветке. И его… выбросили».

В розовый куст.

— «И вот почему, — сказал ангел, — Виктория почувствовала как распирает ее тело, — они берут цветок на… на небеса… чтобы дать ему больше настоящей радости, — сказал ангел, — чем самому… самому прекрасному цветку из… королевского сада».

Виктория видела множество садов, — цветы были посажены, чтобы цвести около фешенебельных домов. Но ни один из них не дарил радость.

— «Но как ты узнал обо всем этом? — спросил малыш, — более уверенно сказала Виктория. — Я знаю это, сказал ангел, потому что сам был… мальчиком, который ходил на костылях, и я хорошо знаю свой собственный цветок».

Габриэль внезапно сфокусировался не на своем прошлом, а на Виктории.

— И кто я, Виктория? Мальчик, который умер, или ангел, который нес его?

Виктория успешно боролась за самообладание.

— Ангел, Габриэль.

Лицо Габриэля свело судорогой, мрамор превратился в тело.

— Почему?

— Твой дом — твой сад, Габриэль. Ты подбираешь выброшенных людей и даешь им новую жизнь.

Виктория вспомнила молодого мужчину и более зрелую женщину, деливших свою страсть. Вспомнила Джулиена, защищавшего дом Габриэля.

— Возьми радость в свой сад.

Резкий задушенный звук вырвался из горла Габриэля, —

он откинул голову, закрыл глаза со слипшимися ресницами. Виктория поняла, что прозрачная жидкость, потом стекающая по его щекам… — это слезы ангела.

Габриэль молча кончил, глубоко погрузив свои пальцы ей в бедра, притянув её к себе руками настолько, что лицо Виктории вжалось в его горло, а руки обвились вокруг его плеч. Она держала его. Разделяя его слезы. А затем, она разделила его оргазм.

Глава 26

Дверь, покрытая белой эмалевой краской, распахнулась. Габриэль замер, подняв правую руку, чтобы схватиться за дверное кольцо.

Слабый солнечный свет озарился янтарным золотом в карих глазах. В отражающихся глубинах не было ни намёка на эмоции.

Габриэль узнал бы эти глаза где угодно: они несли в себе отпечаток холода и голода.

За его спиной раздался стук копыт по мощеной улице.

— Месье Габриэль. — Дворецкий отступил; густые каштановые волосы прорезала седина. Он наклонил голову. — Мадемуазель Чайлдерс.

Габриэль инстинктивно нашёл талию Виктории; его кожаные перчатки и её одежда, скрывающая плоть, создавали препятствие, но не умаляли прелести прикосновений. Он подавил потребность развернуться и окликнуть отъезжающий кеб; вместо этого, он поспешил направить Викторию в небольшой холл кирпичного городского дома.

В гладких и сверкающих, словно зеркало, дубовых облицовочных панелях отражались три фигуры: дворецкий-шатен в чёрном фраке; мужчина — более высокий, чем дворецкий — облачённый в серое шерстяное двубортное пальто и чёрный котелок; и женщина одного роста с дворецким, чьи волосы были спрятаны под чёрной шляпкой, а тело окутывал голубой плащ-накидка.

Виктория вошла и откинула чёрную вуаль на шляпке.

Даже отражаясь в дубовой поверхности облицовочной панели, её кожа сияла.

У Габриэля скрутило всё внутри.

Это он принёс Виктории румянец — мужчина, потребовавший от неё любви, но не обещавший взаимности. И теперь он смотрел на прошлое её глазами.

Небольшой вестибюль не изменился за те семь месяцев, когда он в последний раз видел его. В горшках цвели пёстро-голубые цветы гиацинта. На отполированной поверхности небольшого дубового пристенного столика красовался маленький серебряный поднос. Отшлифованный до блеска дубовый пол тянулся вдоль всего холла. Мраморная лестница, окаймлённая кованными железными перилами, поднималась наверх.

— Они ждут вас, месье, мадам. — Дворецкий в приглашающем жесте махнул рукой, затянутой в белую перчатку. — Если бы вы отдали мне вашу трость, сэр…

Левая рука Габриэля непроизвольно сжалась вокруг серебряного набалдашника трости. Он не знал, чего ждать… от ожидающих их людей.

Виктория уловила его пристальный взгляд. Ее голубые глаза оставались ясными и спокойными.

Это был его выбор, говорили они.

Он мог по-прежнему жить в тёмноте прошлого, а мог шагнуть в освещенное будущее.