Женщина и война. Любовь, секс и насилие

Гругман Рафаэль Абрамович

Письменных директив об изгнании немцев, возможно, и не было. Устные установки и статьи Эренбурга в армии воспринимались по-разному, в зависимости от культуры и воспитания начальника конкретного воинского подразделения. Одни — выставляли караулы, вооружённые патрули и оказывали помощь гражданскому населению, другие — лично возглавляли преступную бойню. Были командиры, жёстко пресекавшие насилие и лично расстреливавшие насильников (ходил слух о некоем комдиве, расстрелявшем лейтенанта, насиловавшего вместе со своими солдатами немецкую женщину), а были и те, кто молча наблюдал за творящимися в войсках безобразиями (в первую очередь это относится к командующим фронтами, маршалам Победы, получившим эти устные распоряжения).

Впрочем,

и маршалов осуждать нельзя. Если действительно была устная директива, они обязаны были её выполнить. Они помнили, что у Сталина неприкасаемых нет: из пяти первых маршалов Красной армии трёх — Блюхера, Тухачевского и Егорова — от Кремля до Лубянки и расстрельного приговора отделял всего лишь один шаг. Все помнили непредсказуемый стиль руководства товарища Сталина; помнили, как проходила жёсткая, насильственная коллективизация, а затем опубликована его статья с осуждением перегибов на местах с наказанием особо ретивых исполнителей.

В мае 1945-го это произошло в Германии. Сначала поводок отпустили, затем его пару раз дёрнули и перешли с «мягкого» на «строгий» ошейник. А наводить порядок маршал Жуков умел — лично расстреливал провинившихся командиров! Насилие прекратилось, когда публично расстреляли перед строем пару десятков насильников, прекратили выдавать водку, вывели войска из города в специально созданные гарнизоны и выставили охрану. Как легко навести в войсках дисциплину, если того хотеть! Об одном таком случае, произошедшем в Румынии (и по румынкам прошлись детородным органом!), рассказал бывший танкист, комбат Брюхов [95] :

95

Драбкин А.В., «Я дрался на Т-34» — М.: Эксмо-Яуза, 2005.

Командир танка, лейтенант, вместе со своим механиком попытался изнасиловать румынскую девушку, а когда та, выскочив в окно, бросилась бежать, срезал её короткой автоматной очередью. Все в полку знали: лейтенант Иванов озверел, после того как, освобождая Белгородчину, заехал в родную деревню и узнал, что румыны (именно румыны!) загнали семьи коммунистов в сарай — среди них была его жена и двое детей, — облили горючим и подожгли. Праведным был его гнев, заслуживал он снисхождения и отправки в штрафбат, но в неудачное время схватился за оружие: как раз появился приказ прекратить насилие и убийства мирных жителей, и отдано распоряжение для устрашения провести показательный суд. Выстроили танковую бригаду и на глазах родителей убитой румынки, при гробовом молчании бригады, сочувствующей лейтенанту, по приговору военного трибунала он получил пулю в затылок. После этого случая, писал Брюхов, эксцессов с местным населением в бригаде не было. Каким бы ни был гнев, проявлялся он только на поле боя и в матерных вольностях языка в пьяном застолье.

Женщина в Будапеште

В 1991 году в Будапеште изданы мемуары психолога Алэн Польц «Женщина и война» [96] , рассказывающие о событиях, вошедших в учебники советской истории как «освобождение Венгрии», декабрь 1944 — февраль 1945 года. Для Алэн Польц это болезненные и трагические месяцы, когда офицеры и солдаты 2-го и 3-го Украинского фронтов маршалов Малиновского и Толбухина убивали и насиловали венгерских женщин. Не укладывается бандитизм (иное слово подобрать трудно) «освободителей» в схему праведной мести. Это уже не Германия, которая должна заплатить по римскому счёту, это Венгрия. Её книга, как и книга берлинской журналистки Марты Хиллерс «Женщина в Берлине», автобиографическая. Разные страны, разные столицы, судьба женщин одна

и та же. «Frau ist Frau».

96

Алэн Польц, «Женщина и война», «Нева», № 2, 2004, Polcz A. Asszony a fronton. — Budapest: Szepirodalmi, 1991, Polcz A., One Woman in the War: Hungary 1944–1945, Central European University Press, 2002.

Алэн Польц во время вступления советских войск в Венгрию исполнилось 22 года. Несколько отрывков из её воспоминаний. Комментарии к ним не нужны.

«Ещё в Будапеште я видела плакаты, на которых советский солдат срывает крест с шеи женщины. Я слышала, они насилуют женщин. Читала и листовки, в которых говорилось, что творят русские. Всему этому я не верила, думала, это немецкая пропаганда. Я была убеждена: невозможно представить, чтобы они валили женщин на землю, ломали им позвоночник и тому подобное. Потом я узнала, как они ломают позвоночник: это проще простого и получается не нарочно […]

[…] Потом я пошла одна. Повязала голову платком и отправилась в комендатуру. Там сидела целая толпа народу, все ждали своей очереди. Среди них была девочка с окровавленной головой, одна прядь волос вырвана. Вид у неё был жалкий, подавленный. «Из-под русских её вытащили», — сказала её мать. Я не поняла, спросила: «Из-под машины?» Женщина разозлилась: «Вы что, ненормальная? Не знаете, что они делают с женщинами?»

Я слушала, о чём говорят вокруг. Кому из женщин сломали позвоночник, кто потерял сознание, у кого не могут остановить кровь, кого из мужчин застрелили за то, что он пытался заступиться за жену […]

[…] Очнулась я в большой внутренней комнате декана. Стекла были выбиты, окна заколочены, на кровати не было ничего, кроме голых досок. Там я лежала. На мне был один из русских. Я услышала, как с потолка громом ударил женский крик: мама, мамочка! Потом до меня дошло, что это мой голос и кричу я сама.

Как только я это поняла, я перестала кричать и лежала тихо, неподвижно. Я пришла в сознание, но не чувствовала своего тела, как будто оно затекло или замерзло. Да мне, наверно, в самом деле было холодно — голой ниже пояса, в нетопленой комнате без окон. Не знаю, сколько русских насиловали меня после этого, не знаю, сколько их было до этого. Когда рассвело, они меня оставили. Я поднялась. Двигаться было трудно. У меня болела голова и всё тело. Сильно текла кровь. Я не чувствовала, что меня изнасиловали; ощущала только, что избита, искалечена. Это не имело никакого отношения ни к ласкам, ни к сексу. Это вообще ни на что не было похоже. Просто сейчас, когда пишу эти строки, я понимаю, что слово точное — насилие. Вот чем это было.

Не помню, тогда или в другой раз, но они увели с собой всех. […] Я ещё могла это вынести, ведь я была уже замужняя женщина, но Мина — она была девственницей. Проходя по дому, я набрела на неё, услышав плач; она лежала на цементном полу в какой-то каморке. Я вошла к ней. «Налево лучше не выходить, — сказала она, — там ещё русские есть, они опять на нас накинутся». […]

[…] И к гинекологу мне так и не удалось её отвести, а ведь её заразили, заразили нас всех. Разве узнаешь, когда и кто?

Другой раз ночью к нам ворвался целый отряд, тогда нас повалили на пол, было темно и холодно, вокруг стреляли. В памяти осталась картина: вокруг меня сидят на корточках восемь — десять русских солдат, и каждый по очереди ложится на меня. Они установили норму — сколько минут на каждого. Смотрели на наручные часы, то и дело зажигали спички, у одного даже была зажигалка — следили за временем. Поторапливали друг друга. Один спросил: «Добре робота?»

Я лежала, не двигаясь. Думала, не выживу. Конечно, от этого не умирают. Если только не ломается позвоночник, но и тогда умираешь не сразу.