Женщина из Пятого округа
Шрифт:
Вскоре я приступил к работе. Мне нравились мои студенты. И кажется, я им тоже. Я быстро вспомнил, какое счастье — стоять на кафедре и рассуждать о кинематографе. Первые два месяца пронеслись как один миг.
Я установил городской телефон в своей квартире и каждый день звонил Сьюзан. Меган вернулась в школу спустя четыре недели после аварии. Но она по-прежнему отказывалась от общения со мной.
— Она и со мной почти не разговаривает, — сказала Сьюзан, — что-то хандрит… Врачи говорят, это естественное состояние после выхода из комы. У нее депрессия. Но она посещает школьного психотерапевта. Так что… наберись терпения. Она придет в себя.
Постепенно все встало на свои места. Мой контракт в Американском
Время ускоряло свой ход. Я преподавал все лето. Мне нравились пустынные улицы Парижа в августе, и на пару дней удалось вырваться отдохнуть на побережье, в Коллиур. Помимо работы я каждый день находил для себя занятия: кино, выставки, концерты, книги, журналы — все, чем можно было заполнить свободное время.
Однажды я простоял целых полчаса в Центре Помпиду, разглядывая один из синих монохромов Ива Кляйна. Мне уже встречалась эта репродукция в художественных альбомах. Но, когда я увидел ее так близко, «живьем», это стало для меня настоящим откровением. На первый взгляд ничего особенного — просто холст, расписанный темно-синей краской — оттенок, чем-то напоминающий предвечернее небо в ясный зимний день. По контуру холста краски сгущались. И чем дольше я смотрел на этот монохром, тем отчетливее видел плавность перехода цвета: сложную комбинацию текстур, вариации тона, скрывающиеся за простым с виду синим квадратом. Однако мое внимание привлекла не только затейливая синева. После нескольких минут прямого визуального контакта полотно открыло мне свою гипнотическую магию. Текстуры исчезли, и я почувствовал, что смотрю в пустоту: безграничный вакуум, откуда было не вырваться. Из транса вывел резкий толчок в спину, и я спустился на землю. Я был слегка одурманен. Но уже потом, когда вечером лег в постель и погасил свет, безграничная синева Кляйна вернулась ко мне. И я не смог удержаться от мысли: вот пустота, в которой я сейчас живу.
Флоппи-диск, который вернула мне Маргит, был спрятан в ящик комода. Как-то вечером, в начале сентября, я достал его и загрузил в лэптоп. Весь субботний день я перечитывал страницы своего так и не законченного романа. Дочитав, я вытащил диск из компьютера, убрал обратно в ящик и решил больше никогда не доставать.
Ты права, ты права,услышал я собственный голос, обращенный к ней. Перегруженное, напыщенное повествование без реальной сюжетной линии, без драйва, который держит в напряжении и заставляет перелистывать страницы…
Я знал, что она слышит эти слова. Как знал и то, что она всегда рядом, всегда наблюдает за мной.
— Значит, ты все-таки отказался от идеи написать роман, — сказала Маргит, когда мы увиделись на следующий день.
— Зачем задавать вопрос, ответ на который ты и сама знаешь?
— Просто чтобы завязать разговор.
— Нет, ты просто делаешь то же, что и всегда:
— Я думала, ты уже привык к этому…
— Я никогда не привыкну. Никогда. И как можно привыкнуть, если я знаю, что ты вечно паришь надо мной, следишь, чтобы…
— …никто не причинил тебе вреда…
— …и чтобы я не нарушал правил игры.
— Правило только одно, Гарри. Быть здесь с пяти до восьми два раза в неделю.
— А в будущем, если я захочу навестить свою дочь, уехать дня на четыре?
— На три. Или — когда она будет готова — пусть летает сюда.
— Это обсуждается?
— Нет. Это решено. В распорядке твоей жизни некоторые ограничения. Но и свобода. Как я уже говорила, ты волен делать что хочешь, но только в промежутке между нашими свиданиями.
— Даже притом что ты постоянно наблюдаешь мной?
— А что в этом плохого?
Я промолчал. Но спустя несколько дней начал писать новую книгу. Мне захотелось перенести все это на бумагу; подробно изложить все, что произошло — на случай, если это действительнопроизошло, — и попытаться убедить себя в том, что я не живу в состоянии перманентной иллюзии. Но, собственно, почему вы должны воспринимать эту историю за чистую монету. Это всего лишь история — моя история. И как во всех историях, в ней существует вымысел. Я предлагаю версию правды. Так что возможно, что это вовсе не истина.
Как уловить тот миг, когда переходишь из одного мира в другой? Я так и не понял, но продолжаю делать это дважды в неделю.
— Что произойдет с тобой, когда ты состаришься? — недавно спросил я у нее. — Ты снова умрешь?
— Понятия не имею.
— А когда умру я, мы с тобой соединимся в вечности?
— Не знаю… но мне нравится такая сюжетная линия. Ты вставишь ее в свою книгу?
Я встретился с ней взглядом.
— Да, — сказал я.
— Это будет увлекательное чтиво, — сказала она. — Хотя тебе никто не поверит.
— Я пишу не для того, чтобы это читали.
— Вранье. Все писатели пишут, чтобы их читали… чтобы их история «вылезла наружу». Но поверь мне: твоя книга никогда не будет опубликована.
— Это угроза?
— Просто констатация факта… разумеется, как я это вижу.
— Значит, ты проследишь за тем, чтобы ее никогда не напечатали?
— Разве я это сказала?
— Но имела в виду.
— Вряд ли. Твоя жизнь вне наших свиданий…
— … только моя?
Но разве такое возможно, если она все время рядом? Как можно принять решение, если знаешь, что существует третья сила, оберегающая тебя от неверного шага? Недавно я выскочил на улицу дез Эколь, пытаясь поймать такси, и не заметил, что оказался на пути мотоциклиста. За две секунды до верного наезда мотоцикл резко вильнул сторону, как будто неведомая сила отвела его от меня. Парень упал, но не пострадал. Когда прибывший коп спросил его, намеренно ли он совершил свой маневр, избегая столкновения, он с уверенностью сказал, что кто-то толкнул его.
— Вы видели, что его толкнули? — спросил меня коп.
Я замотал головой.
На следующий день, chez Маргит, [159] я сказал:
— Спасибо, что спасла меня вчера.
— Разве тебе в детстве не говорили, что при переходе улицы надо смотреть по сторонам?
— Если бы он сбил меня, это стало бы для меня уроком.
— Если бы он сбил тебя, ты был бы на том свете. То, что он тебя не сбил, тоже должно стать для тебя уроком.
159
У Маргит.