Женщина по средам

Пронин Виктор Алексеевич

Площадка пуста. Не колеблясь больше, открыл дверь, выскользнул из квартиры и с силой придавил дверь. Услышал, как щелкнули замки. И тут же бросился вниз. А едва оказался на ступеньках подъезда, сразу сгорбился и зашаркал к доминошникам. Но его ожидала новость - за столом никого не было. Ни игроков, ни болельщиков. Только посредине стола сиротливо и брошенно лежал незаконченный ряд камней. Было полное впечатление, будто что-то срочное и неожиданное заставило игроков все бросить и убежать куда-то.

Впрочем, старик знал, куда все убежали... Конечно, к машине, конечно,

на грохот взрыва. И старик все той же шаркающей походкой заторопился к месту события, туда, где над деревьями уже поднимался черный столб дыма, откуда слышались возбужденные голоса. Приблизившись к толпе, он остановился, не стремясь протиснуться вперед, опасаясь увидеть нечто ужасное - этого ему не хотелось. Он и пришел только для того, чтобы заявить о себе - я, дескать, здесь, со всеми, я никуда не отлучался ни на единую минуту.

– Надо бы позвонить в милицию, - предложил он, ни к кому не обращаясь.

– Какая к черту милиция!
– возмутился один из доминошников.
– Иван Федорович, что ты несешь! Тут в скорую звонить надо, если уже не поздно.

– Да, досталось парню, - протянул старик и замолчал, понимая, что не имеет права выражать сочувствие, сожаление, он сейчас вообще не имеет права говорить. Нехорошо это будет, где-то даже подловато. И он замолчал. Главное сделано. И он здесь, вместе со всеми, и есть человек, который всегда подтвердит - Иван Федорович Афонин был на месте происшествия. А вы там доказывайте, уличайте, ловите.

Не сумев сдержать себя, старик протолкался вперед, его почему-то пропустили, будто признавали за ним право все знать. Зрелище, которое он увидел, потрясало. Темно-вишневый опель, который совсем недавно так роскошно выглядел в прицеле его винтовки, был не просто испорчен, он был уничтожен.

Развороченный зад, сорванная крыша, сильный огонь, пожирающий обшивку, полыхающие кресла, едкий черный дым...

И еще увидел старик - в сторонке, на траве лежал Борис и вокруг него толпились люди, пытаясь, видимо, ему помочь. Он не решился подойти ближе, что-то остановило.

– Жить, конечно, будет, - проговорил кто-то в стороне, и старик чутко уловил эти слова, с облегчением уловил - он не хотел смерти Борису.
– Но...
– говоривший продолжать не стал и старик понял, что не только машина получила повреждения, его противнику тоже досталось.

Люди вдруг заволновались, отступили, оттиснули старика в сторону подошла машина скорой помощи. Тут же распахнулась дверца, выбежали два санитара с носилками, им показали лежащего в траве пострадавшего. На какое-то время, когда носилки проплывали мимо, старик увидел Бориса обгорелая щека, запекшиеся от огня волосы на затылке, обуглившееся, какое-то неживое ухо.

Парень беспрестанно орал, пытался встать, повернуться...

– Да, конечно, - пробормотал старик, - сейчас тебе, детка, немножко больно, я тебя понимаю...

Это была оплошность, он и сам не заметил, что произнес эти слова вслух.

Его услышала женщина, стоявшая рядом.

– Это страшная боль, - кивнула она.
– Мне пришлось как-то обжечься...

Иван Федорович,

это страшно.

– Гранаты возят в машинах, - твердо сказал один из доминошников.
– Вот и взрываются. А вы что же хотели? Так и будет. Пельмени не взрываются. И бутылки с водкой тоже не взрываются. Гранаты! Мины! Взрывчатка! Останови сейчас на проспекте десять машин! Нет, ты останови! И в одной обязательно найдется оружие. С кем они воевать собрались? На какую такую войну направляются? Со своим же народом воюют. Ну что ж, на войне, как на войне... Без жертв не бывает. Кто-то и пострадать должен... Там у него в квартире хороший бы шмон устроить... Арсенал! Помяните мое слово - арсенал там, не меньше. Что скажешь, Иван Федорович? Я прав?

– А чего тут думать, - вымученно произнес старик.
– Открой любую газету, включи телевизор... Только об этом и речь. Все последние известия это сводки боевых действий.

– Но как рвануло!
– воскликнул доминошник почти с восторгом.
– Ты слышал, как рвануло?

– Ну, а как же... Почти на моих глазах.

– Посмотри на бензобак! Развернуло так, что на розочку стал похож... Во все стороны лепестки развернуло!
– продолжал восхищаться доминошник.

– Черные лепестки, - пробормотал старик.

– А ты знаешь, сколько стоит такая машина? Если в долларах, то тысяч сорок, не меньше. Сорок тысяч!
– ужаснулся доминошник, напугав самого себя.
– А если перевести в рубли... Сотни миллионов! Понял?! Сотни! Если все ветераны нашего района скинутся по годовой пенсии... Не хватит. А этот хмырь болотный, - тощий мужичонка кивнул на то место, где недавно лежал Борис, - купил. И я скажу тебе, Иван Федорович, - доминошник понизил голос до шепота, - не на последние купил. На последние деньги такие игрушки не покупают! Понял?

***

Старик уходил домой подавленный. Радостного, торжествующего чувства возмездия, которого он так ждал и к которому стремился, он не ощущал. Была именно подавленность. Он не привык делать зло, мстить вот так жестоко. Хотя и убеждал Катю, что месть - это прекрасно, он и сам в это верил, но месть оказалась работой тяжелой и гнетущей. Он шел, сгорбившись, с трудом передвигая ноги, но на этот раз не притворяясь, сегодня это было его истинное состояние.

Вид развороченной, обгоревшей машины, от которой до сих пор поднимался дым, лежащий в стороне Борис с обгоревшим ухом и черным затылком, толпа знакомых людей, которым он вынужден врать в глаза...

К этому он не привык.

Поднявшись в квартиру, старик прошел на кухню, присел к столу да так и остался сидеть, подперев голову рукой. Но когда позвонила Катя, он встрепенулся, потер лицо ладонями, постарался привести себя в приветливое состояние и пошел открывать дверь.

Катя вернулась радостная, на ходу поцеловала старика в щеку, легкой походкой прошла на кухню и принялась разгружать свою сумку. Во всем ее поведении чувствовалась почти прежняя легкость. Не было в ней той угнетенности, к которой старик начал уже привыкать, исчезла сосредоточенная, почти угрюмая замкнутость.