Женщина в черном
Шрифт:
Ветер продолжал завывать над болотами и обрушиваться на дом, но это были естественные, природные звуки, я без труда распознавал их и мирился с ними, поскольку знал, что их источник не мог причинить мне вреда. Тьма не рассеивалась, и я понимал, что она сохранится в ближайшие несколько часов. Однако сама по себе тьма не могла быть причиной страха, как и вой ветра. Больше ничего не происходило. Все мои опасения, что в доме находился кто-то еще, развеялись, слабые крики ребенка наконец стихли, а из детской в конце коридора не доносилось даже самого слабого стука кресла-качалки. Там было совсем тихо. Я сидел на корточках, прижимая к себе собаку, и молился, молился о том, чтобы нечто потревожившее меня и затаившееся теперь в доме, исчезло, а у меня хватило мужества взять себя в руки, встретиться с неведомым и победить его.
Я встал,
Я шел очень медленно, и мое волнение увеличивалось с каждым шагом, однако предприятие закончилось благополучно. Я добрался до комнаты, подошел к кровати, забрал свечку с подсвечником и, крепко сжимая его в руке и ощупывая рукой стены и мебель, стал пробираться к двери.
Как я уже сказал, той ночью больше не произошло никаких странных или пугающих происшествий, больше ничего, что могло вызвать у меня страх, кроме воя ветра и непроглядной тьмы. В детской никого не было, кресло-качалка стояло неподвижно, и, как мне показалось, в комнате все осталось как и прежде. Поэтому я не знаю, откуда взялось то ощущение, которое охватило меня в тот момент, когда я вошел в комнату. Это был не страх и не ужас, а переполняющие сердце горе и грусть, ощущение тяжелой потери, тоски, смешанное с глубоким отчаянием. Мои родители были живы, у меня имелись брат, многочисленные друзья, невеста Стелла. Я был молод. Не считая неизбежных утрат пожилых тетей и дядей, а также бабушек и дедушек, я никогда не переживал смерть кого-нибудь из близких мне людей, никогда по-настоящему не скорбел от сильнейшего горя. По крайней мере на тот момент. Подобные чувства обычно связаны со смертью очень дорогого и любимого существа; я понял это, войдя в детскую комнату в особняке Ил-Марш. Эти чувства опустошили меня, но вместе с тем запутали, озадачили, и я не понимал, почему вдруг оказался во власти столь сильной боли и страдания. Создалось впечатление, будто, очутившись в этой комнате, я стал другим человеком или по крайней мере разделил чувства и переживания кого-то еще.
Это было очень странное и тревожное ощущение, как и прочие, с которыми мне пришлось столкнуться или пережить в последние дни.
Когда я вышел, закрыл за собой дверь и снова оказался в коридоре, все чувства слетели с меня подобно покрову, который сначала накинули мне на плечи, а потом неожиданно сняли. Я снова стал самим собой, ко мне вернулись мои прежние ощущения. Я вновь обрел себя.
Пошатываясь, я вернулся в спальню, нашел спички в кармане пальто, а также трубку и табак и наконец зажег свечку. Пальцы, сжимавшие ободок оловянного подсвечника, дрожали так, что желтое пламя лихорадочно трепетало и плясало, отражаясь от стен и двери, пола и потолка, зеркала и оконного стекла. И все равно я успокоился и почувствовал облегчение, когда свеча наконец загорелась ярким, веселым пламенем, и мое волнение постепенно прошло.
Я посмотрел на циферблат часов. Было всего три часа ночи, и я надеялся, что свеча будет гореть до рассвета, который при такой штормовой погоде и под конец года мог наступить довольно поздно.
Усевшись на постель, я завернулся в пальто и стал читать сэра Вальтера Скотта, чтобы скоротать время. Не знаю, случилось ли это еще до того, как серый свет начал проникать в комнату, или уже после, но в конце концов, сам того не осознавая, я провалился в сон. Когда же проснулся, за окном был бледный, тусклый рассвет. Я чувствовал себя усталым, тело затекло, свечка сгорела до последней капли воска и потухла, оставив лишь несколько черных пятен у основания подсвечника, а книга валялась на полу.
И снова меня разбудил шорох. Паучок скреблась в дверь и подвывала, и я понял, что бедняжку давно уже не выпускали на улицу. Я встал, быстро оделся, спустился вниз и открыл входную дверь. Небо казалось набухшим от тяжелых дождевых облаков, вокруг все выглядело мрачным и серым, а вода высоко поднялась. Но ветер стих, воздух был уже не таким влажным, зато очень холодным.
Сначала собака рысью побежала по гравию в сторону поляны с пожухлой травой, чтобы облегчиться. Я стоял, зевал и пытался взбодриться и согреться, хлопая в ладоши и топая ногами. Я подумал, что стоит надеть пальто
На секунду Паучок замерла на месте, а затем, прежде чем я успел опомниться и удержать ее, бросилась вперед, словно погналась за кем-то. Она неслась низко над землей, быстро удаляясь от дома, от безопасной поляны в сторону влажных болот. Какое-то время я стоял, потрясенный и сбитый с толку, и не мог даже двинуться с места. Я лишь видел, как маленький силуэт Паучка стремительно уменьшался, растворяясь на бескрайнем просторе болот. Поблизости я не видел ни одной живой души, но свист был реальным, я не мог спутать его с воем ветра. И все же я мог поклясться, что он исходил не из человеческих губ. Наконец я заметил, что собака споткнулась и замедлила бег, а потом и вовсе остановилась, и я в ужасе понял, что она увязла в тине и барахтается в воде, которая находилась у нее под лапами. Со всех ног я бросился бежать, забыв о собственной безопасности. Я так хотел прийти на помощь этому отважному маленькому созданию, которое утешало и ободряло меня в этом забытом Богом месте.
Сначала, несмотря на грязь, почва под ногами оставалась твердой, и я смог развить приличную скорость. Ветер, дувший мне в лицо с дельты реки, был обжигающе холодным, мои глаза заболели и начали слезиться, поэтому мне пришлось вытереть их, чтобы сохранить ясность зрения. Теперь Паучок громко лаяла, она испугалась, но я все еще видел ее. Я окликнул собаку, стремясь приободрить ее. Затем и сам ощутил, какой вязкой и неустойчивой стала вдруг земля под ногами — болота медленно, но верно вступали в свои права. Стоило мне опустить ногу, как ее тут же начинало засасывать, и мне приходилось прилагать усилия, чтобы высвободить ее. Вода вокруг меня была темной и глубокой, начинался прилив, он накрывал болота, и я, скорее, уже не шел, а перебирался вброд. Наконец, задыхаясь и каждую секунду превозмогая себя, я оказался рядом с собакой. Она едва держалась на поверхности: ее лапы и половина туловища уже исчезли под крутящейся, засасывающей трясиной, а острая морда была запрокинута, она все время лаяла, но это давалось ей с большим трудом. Два или три раза я порывался броситься к ней, но мне приходилось отступить из страха, что я сам увязну. Я пожалел, что у меня не было палки, которую я мог бы ей бросить, лучше с крюком, чтобы зацепить за ошейник. На мгновение меня охватило отчаяние, я оказался один посреди бескрайнего болота, под грозовым небом, по которому стремительно неслись облака. Меня окружала лишь вода, а зловещий дом стал единственным ориентиром на многие мили.
Но я понял: если начну паниковать, то сгину, и эта мысль вызвала у меня ярость. Очень осторожно я лег плашмя на тину, стараясь как можно плотнее прижаться телом к островку твердой почвы, вытянулся во всю длину и медленно пополз, хватая ртом воздух, пока наконец не дотянулся до утопающей собаки. Я выдохнул, схватил Паучка за шею и дернул на себя. Я тянул и тащил ее, не переставая удивляться, какой небывалой силой наделили меня ужас и отчаяние. Последовали мучительные мгновения, когда мы оба сражались за наши жизни с коварной трясиной, желавшей утащить нас на дно. Я почувствовал, как мои пальцы крепко сжимают скользкий, мокрый мех и кожу собаки, и понял, что смогу удержать ее и победить. Собрав все свои силы, я пополз назад, на твердую почву. Неожиданно собака поддалась, и битва оказалась выигранной. Я перевернулся на спину, крепко сжимая Паучка, мы оба промокли и перепачкались грязью, в груди у меня горело, мои легкие едва не разорвались, суставы рук ныли так, словно я вывихнул их, а возможно, так оно и было.
Мы лежали совершенно измотанные, пытаясь отдышаться и прийти в себя. Я даже усомнился, смогу ли снова встать, таким я чувствовал себя слабым, обессиленным и потерянным посреди этого болота. Несчастная собака тяжело и сдавленно дышала и терлась об меня мордой. Без сомнения, мы оба испугались и нам обоим было больно. Я едва не задушил ее, когда крепко ухватил за шею. Но все-таки мы выжили. Немного передохнув, я взял Паучка на руки, как ребенка, и, покачиваясь, побрел через болота к дому. Пройдя немного, я поднял голову. В одном из окон на верхнем этаже, в единственном окне с перекладинами, я заметил чью-то фигуру. Это оказалась женщина. Та самая женщина. Она смотрела на меня.