Женщина в Гражданской войне(Эпизоды борьбы на Северном Кавказе в 1917-1920 гг.)
Шрифт:
— Что же ты это, Танюша, так скандалишь? Не время сейчас, — попробовал пошутить я. — В больницу надо, сестренка. Ну, какое же тут лечение?
Она привстала, по щекам разлился яркий румянец. Я никогда не слыхал у нее такого раздраженного тона:
— Что вы все заладили одно и то же: в больницу, в больницу… Не пойду я туда.
— Да ведь ты никогда не поправишься, если за войсками будешь метаться.
Она вдруг показалась мне совсем маленькой и слабой. Лицо сморщилось, на лоб набежали морщинки, и, пряча увлажненные глаза, Таня тихо и взволнованно сказала:
— Не могу я оторваться
Зачем я тогда не настоял на своем и не задержал ее в Невинке?
С победными боями мы продвигались вперед, по тому самому пути, по которому еще недавно отступали.
В начале ноября мы заняли село Козьминское, в двадцати верстах от станицы Попутная. Отряд на короткое время задержался на отдых. Часа два я обходил дома, чтобы узнать, где остановилась Таня с братом.
Один из бойцов указал мне небольшой домик в середине села. Не стучась, я открыл дверь. В лицо ударил спертый воздух. Я сразу увидел Таню. Она сильно изменилась, на бледном лице ярко выделялись огромные темные глаза.
Около кровати возилась какая-то женщина, подавая пить и оправляя одеяло.
Я видел худую, бледную руку с длинными, слегка дрожащими пальцами.
— Как дела там, на фронте? — чуть слышно спросила она.
— Хорошо, Танюша, видишь, как их гоним. Дом под боком. Дня через два и стариков наших увидим. Ты вот только поправляйся.
Она тяжело вздохнула и перевела взгляд в сторону.
Таня лежала молча и, казалось, не слушала меня. Откуда-то издалека донеслись звуки горна.
— Пора? — встрепенулась она.
Все громче и громче играл сбор трубач.
Я нагнулся к сестренке и поцеловал ее в горячий лоб. Она взяла мою руку и неожиданно крепко пожала ее.
На пороге я обернулся и увидел тревожный, тоскующий взгляд. Мне хотелось броситься к сестренке, взять, унести ее отсюда, уберечь от чего-то страшного, что огромным камнем давило мне сердце.
По улице уже скакали всадники. Я вышел наружу и прикрыл дверь. Разве я мог предполагать, что это была наша последняя встреча с Таней?
А через день случилось то, чего никто не ожидал.
Мы уже подходили к Попутной, когда, залетев в тыл, белые ворвались в Козьминки и заняли их. Наша часть стала спешно отступать к Невинномысской.
И только через год я узнал все, что случилось с Таней.
На другой день после моего отъезда брат решил к вечеру выехать в Невинку за фуражом. Кругом было спокойно, около Тани возилась хозяйка.
Поздно ночью Григорий с мешком овса подъезжал к Козьминкам. Ночь была темная, ветер поднял порошу, и плохо было видно, что делается впереди.
Он въехал уже в село, когда неожиданно раздалась стрельба. А затем навстречу понеслись повозки, подводы, тачанки, побежали с криком люди. Кто-то бежал в одном белье. Со всех сторон кричали бойцы и ошалело стреляли в сторону центра.
Григорий не растерялся, хлестнул лошадей. До дома, где лежала Таня, остался один квартал.
— Куда
Обоз уже мчался в несколько рядов.
В первую минуту Григорий не мог понять, что случилось. Он вылетел на землю, подвода перевернулась, и, запутавшись в постромках, бились лошади. Его сбили отступающие подводы.
По улице уже свистели пули, совсем рядом тарахтел ручник.
Тогда, обрезав постромки, Григорий вскочил на коня и погнал его вслед за отступающими в панике людьми.
И только когда выехал из села, ясно понял: Таня осталась там, в руках у белых…
К вечеру, когда Григорий выехал в Невинку, у Тани сильно поднялась температура. Она металась по постели, с жадностью пила воду и впадала в забытье, тонким, жалобным голосом звала отца, мать, меня и Гришу. Ее мучили страшные кошмары.
Иногда она приходила в себя, слегка приподнимали от подушки голову и тревожно прислушивалась к завыванию ветра.
— Гриши нет? Что ж он не приехал? — испуганно оглядывала она хозяйку, чужую комнату и маленький коптящий каганец.
Поздно ночью она открыла глаза и долго всматривалась в сморщенное лицо хозяйки.
Когда по селу раздалась перестрелка, Таня вскочила с кровати.
— Кто это там? — спросила она. — Брат приехал?
— Не видать еще, — ответила хозяйка.
Таня откинулась назад, прикрыла глаза ладонью. Лицо ее было мертвенно-бледно.
На дворе затопали лошадиные копыта. Хозяйка бросилась в сени. На улице разгорелась стрельба, откуда-то доносился испуганный крик.
А когда она вернулась в комнату, больная без памяти лежала у окна. Видимо, она пыталась выбраться наружу.
И уже позже, придя в себя, Таня снова заметалась:
— Пропала я теперь. Не выбраться мне отсюда.
Послышались мужские голоса, и кто-то громко и настойчиво застучал в дверь.
«Мне до боли тяжело вспоминать все это, но я хочу, чтобы наша молодежь узнала о героях, научилась, как надо бороться и жить и, если нужно, достойно умереть как большевику».
«Много нас, ее учеников, уже работает в промышленности, в сельском хозяйстве».
Я уже второй год учился в школе, когда к нам прислали новую учительницу. Мы, ребятишки, с любопытством разглядывали Татьяну Григорьевну. Была она стройная, высокая, с длинной кудрявой косой, и нам казалось, что она только немного старше нас.
Кто-то из ребят сказал:
— Ну, такую можно и не слушаться. Теперь на уроке, что хочешь, то и делай.
Быстрой, легкой походкой вошла она в класс и, поглаживая по голове ребят, расспрашивала о том, что мы проходили без нее.
С задней скамьи кто-то громко свистнул. Учительница обернулась назад и так посмотрела на мальчика, что мы поняли: она никому не позволит хулиганить. А потом она уселась у стола, мы сгрудились вокруг нее и слушали ее рассказы. Никто не говорил с нами так просто, интересно и хорошо, как она.