Женщина в лиловом
Шрифт:
— Ты был занят? — спросила она, испытующе взглянув ему в глаза.
Но это был всего только момент. Сейчас же ее лицо начало опять смеяться. Она притронулась муфтой на один момент к глазам. Они преувеличенно блестели.
В тихих переулках они шли, не зная, что сказать друг другу. Колышко волновался, потому что она была женщина и знала все, но в глазах у нее было только девическое. Муж не сумел разбудить в ней женщины. Правда, это его одновременно радовало.
Рассказать ей или нет о сегодняшнем своем странном визите? Он решил, что нет. Потом почему-то сказал:
— Я хочу, чтобы ты непременно пришла
Она молча наклонила голову и не подняла. Это означало, что она сердится. Он ослабил свою руку, которой поддерживал ее под мышку. Она задержала ее локтем.
— Мы же решили никогда не говорить об этом. Никогда, никогда.
Голос у нее был резкий и оттого некрасивый. Во всей фигуре узкое упрямство. Несомненно, запретная любовь не доставила бы ей никакого наслаждения, а его слова считала только дерзостью. Не более.
— О, какой ты!
Она подняла на него сердитый взгляд. Потом ее веки опустились опять.
— Разве это так необходимо? — прибавила она тихо.
Ей доставляло удовольствие поговорить на эту тему. Она замедлила шаги.
— Ах, какой воздух! В церкви немного душно.
Он предложил ей покататься на автомобиле.
— А это как? Не будет неудобно? Я все-таки говею.
Но он настаивал. Автомобиль, по его мнению, нисколько не противоречил церковным правилам. И почему он греховнее извозчика?
Она улыбнулась.
— Мы возьмем открытый.
— Я в драповом пальто, — возражал он.
— Какой ты! Ты будешь меня целовать. Я завтра иду на исповедь.
На площади они сели в карету мотора.
Он овладел ее сопротивляющимися руками. Впрочем, в глазах ее был чуть нескромный отблеск. Он привлек ее к себе на колени. Она торговалась.
— Я сошла с ума. А ты не думаешь, что будет далеко в парк?
— Ну хорошо, поедем ко мне.
Он ломал ее руки, наслаждаясь ее трепетным, наивно-целомудренным страхом.
— Нет, ни за что. Ах, пусти, я закричу!
Откинув запотелую вуаль, он целовал ее в губы.
«Как я не умею устроить своей жизни, — сказал он себе. — Ну разумеется, я должен принудить ее к этому силой».
— Слушай, я хочу, чтобы ты поехала ко мне.
— Глупости.
Она сказала это с таким равнодушием, что он оставил ее локти. Она спокойно уселась рядом с ним и стала поправлять платье и шляпу.
— Какой ты беспокойный.
Всю дорогу до парка они молчали. Она опять взяла его под руку. Ее ласки были мертвы и машинообразны. Она будет очень недурною женой, но любовница она отвратительная. Было гадко думать, сидя с нею рядом в моторе, что он, еще не успев остыть от ее поцелуев, сегодня попозднее поедет к Ядвиге.
С другой стороны, он проникался к Сусанночке уважением. До какой степени она все же не похожа на других. И ведь она кончила даже гимназию. Но в ней крепки традиции.
— Успокоился? — наконец спросила она его с поддразнивающим смехом.
Его надутый вид невыразимо ее смешил. Она стала хохотать. Он взял ее руку, которую она ему протянула не без коварного любопытства, и с нежным уважением поцеловал.
В парке они побродили в морозном воздухе по дорожкам. Она, довольная, как дитя, он — спокойный за свое будущее. Иногда только выплывали то волнующие белые полные плечи, то короткие чулки на крепких икрах Ядвиги. Он старался подавлять развратное
6
Сивцев Вражек — переулок расположен между Гоголевским бульваром и Денежным пер. В конце XIX — начале XX в. в нем появилось много доходных домов, в одном из которых, вероятно, и проживала Сусанна Ивановна. Топография подчеркивает ее приземленность, обывательский уклад жизни.
V
— Ты был рассеян со мной, — сказала ему на обратном пути Сусанночка. — Скажи, о чем ты думал? Ну? Только, пожалуйста, не лги, по своему обыкновению.
— Я думал о тебе, — сказал он скучно.
— Нет, не обо мне.
Она отвернулась от него. Он нетерпеливо ожидал Москвы.
Сусанночку он доставил до ее дома. Она вышла из автомобиля холодная и надутая.
— Зайдете к нам? — спросила она капризно, нарочно, как всегда в этих случаях, переходя на «вы».
Он наслаждался ее темным ограниченным взглядом, узеньким, выпуклым, точно у ребенка, лбом, белой шляпкой, которая безвкусно не шла к светло-коричневому сукну манто, ее большой муфтой, которой она притрагивалась к носу, полному и крупному, как у всех коренных москвичек.
Он солгал, что спешно занят весь вечер.
И даже то, что она не отличила очень поверхностной лжи, в ней тоже ему сейчас понравилось. Высокая, холодная и прямая, она скрылась в подъезде.
Он проводил ее глазами с умилением, потом снял фуражку и подставил голову темно-синему небу, глядевшему из-за крыш на оттаявшие, но еще холодные тротуары и мостовую.
У себя он опять застал светло-фиолетовый конверт. Удивленный, он прочел:
«Я люблю Вас безмерно. Не гневайтесь. Если я должна умереть, скажите.
Вера Симсон».
Он озабоченно опустился на диван и еще раз перечел письмо. Пришел на память сухо-официальный и даже чуть иронический сегодняшний прием.
«Очевидно, в этом и заключается вся оригинальность тактики, — сказал он себе с раздражением. — С этим необходимо покончить».
Он должен ей сказать, что несвободен. И все. Ему сделалось противно. Он хотел снять телефонную трубку, но в передней прозвонил звонок.
Гавриил вошел с испуганным лицом.
— Вас спрашивают барыня… та самая…
— К вам можно на минутку?
Она входила, протянув руку. Он видел только ее большие синие глаза, в которых был дрожащий блеск, и сухо и серьезно сложенные тонкие губы.
Он сказал, смущаясь:
— Ах, я очень рад!
Гавриил смотрел, двусмысленно улыбаясь. Он крикнул на него:
— Можешь идти.
Колышко сам помог ей снять шелковое манто. Сохраняя таинственно-деловой вид, она выскользнула в черном, официальном, совершенно гладком платьице. На плечи набросила, вздрагивая, соболью широкую горжетку. Повернула голову, и в глазах усилился мгновенный блеск.