Женщина-зима

Знаменская Алина

— Тогда — плов. Только вы таблетки не забудьте выпить. Вон мама на холодильнике оставила.

Добров улыбнулся и молча проглотил таблетки.

Часа полтора они провозились с пловом. Зато когда Полина вернулась, ее в сенях встретили такие запахи, что она решила — Любава приехала. Но ошиблась. Ее сын Тимофей укутывал утятницу фуфайкой. А их гость в рубашке с закатанными до локтей рукавами и в хозяйском фартуке тер на крупной терке черную редьку. По кухне гуляли сногсшибательные запахи.

— А я думала —

сестра приехала, — почему-то не отрывая глаз от больших ловких рук Доброва, сказала Полина.

— Мы сами ужин готовим, — доложил Тимоха.

— Мы сами с усами, — добавил Добров. Он повернулся, озарив ее широкой улыбкой.

От этой неожиданно сложившейся картины — мужчина в ее фартуке и сын у стола — вдруг перекрылось дыхание. Полина поспешно отвернулась, якобы торопясь снять пальто. Она не могла понять, что с ней, и какое-то время не решалась войти в кухню.

Позвали деда. Он пришел хмурый. Полина по лицу поняла: поиски не увенчались успехом.

— Почитай, больше полсела обошел. Не был только на Горбатее и за оврагом. Никто ничего не видел, но валят друг на друга почем зря.

Полина виновато взглянула на гостя:

— Надо же было такому случиться! Ведь под самыми окнами машина стояла.

— Говорю тебе — свои! — сказал Петр Михайлович.

— Да у нас полдеревни свои, — резонно заметил Тимоха. — Разве теперь кто признается?

— Не пойман — не вор.

Борис неловко почувствовал себя, оказавшись виновником всеобщей суматохи.

— Да ладно, забудем. В конце концов, на автобусе уеду. Машину потом пригоню. Давайте лучше пробовать наш с Тимохой шедевр!

— Пахнет вкусно, — согласилась Полина. — А рис-то какой рассыпчатый!

— Мы старались, — скромно принял похвалу сын.

Плов действительно оказался замечательным. Петру Михайловичу был интересен городской гость, и за ужином он исподволь затрагивал то одну тему, то другую. Искал ту, на которую откликнется Полинин постоялец. А Добров откликался на любую. Начали с охоты и рыбалки, плавно перешли к природным катаклизмам и ко всеобщему потеплению. Затем сделали крюк в сторону инопланетян и развития космоса и наконец перешли к политике.

В самый разгар громкого разговора в сенях раздался топот и затем — робкий стук в дверь.

— Заходите! — крикнула Полина.

Дверь скрипнула, и на пороге появился дядя Саня, сосед Петра Михайловича.

— Вечер добрый. — Дядя Саня виновато улыбался, переминаясь с ноги на ногу.

— Садись, дядь Сань, гостем будешь, — пригласила Полина.

Гость стрельнул глазами на стол и, не увидев там бутылки, скромно вздохнул:

— Я это… по делу я. К Михалычу…

— Как, Сань, олени тебя больше не беспокоят?

Сосед еще больше засмущался, втянул голову в плечи. Большие красные ладони смиренно мяли шапку-ушанку.

— Ты

давеча приходил насчет колес, моя говорила. А меня не было… Я это… у шурина был.

— Ну. Приходил. Так ты знаешь, где колеса?

— Ну, знать — не знаю, а кое-что видал, — степенно доложил сосед.

— Ну так не тяни, говори. Да пройди в избу-то, не стой пнем!

— Ну так… вышел я вечером покурить на крыльцо… Стою это… тихо так… А поздно уже, часов двенадцать… Нет, час. Да, час уже, потому что кино по второй как раз кончилось. Ну вот… Стою, докуриваю… Тихо так. С Полканом вашим о жизни разговариваю. И смотрю — тень как бы мелькнула от Полининого двора.

Гостя слушали молча. А Петр Михайлович смотрел на соседа, не скрывая скептического отношения.

— Слушай, Сань, а ты, случайно, не того? А то, может, как с оленями?

— Да ну! Тверезый был, говорю. Полкан твой пьяных не любит. А тут разговаривает со мной через забор, поскуливает.

— Надо у Полкана спросить, — улыбнулась Полина.

— Ну а дальше-то что? — не выдержал Тимоха. — Кто же это был-то?

— Кто был, я не разглядел, Кто ж знал, что колеса пропадут?

— И ты не пошел поглядеть, кто это шастает по ночам?

— Пошел. Только за фуфайкой в сени сбегал, а то стоял в одной телогрейке. А зябко…

— Ну, понятно, Саня. Пока ты за фуфайкой бегал, вор тоже даром время не терял.

— Да, ему удалось уйти. Но следы-то остались!

— Следы? — хором повторили присутствующие.

— Вот такая лапа! И следы навоза по краю.

Кончив свою речь, дядя Саня с достоинством распрямился и оглядел собравшихся.

— Да может, эти следы твоя Нюра оставила. Сходила к скотине вечером и вышла за калитку по какой надобности?

— Не Нюрина нога! — обиделся дядя Саня. — Я своей Нюры ногу знаю.

— Вы, наверное, кого-то подозреваете? — предположил до этой минуты молчавший Доброе.

Дядя Саня вновь скромно потупил взор.

— Да пройди в избу-то! — не выдержал Петр Михайлович. — Чё на пороге топчешься, ни тпру ни ну! Чаю выпей!

— Не резон мне чаи распивать. И ты собирайся. В засаду пойдем.

— Мам, можно и я с ними?! — подскочил Тимоха.

— Погоди. Я ничего не понимаю. Так вы кого подозреваете?

— Думаю, без деда Лепешкина тут не обошлось, — скромно предположил гость.

— Лепешкин? Это что, фамилия такая? — не понял Доброе.

— Нет, Лепешкин — не фамилия. Это прозвище такое, — пояснил Тимоха. — Но уже никто и не помнит, как его настоящая фамилия.

Дядя Саня усмехнулся:

— Да как же его еще назвать, если у него — и зимой и летом на калошах коровья лепешка прилипшая? Где он их только находит…

Отец Полины засобирался:

— В засаду так в засаду. Тимоха, дома сиди, поздно уже. Мы сами.