Женщины Цезаря
Шрифт:
Но кажется, Сервилия была не в настроении выяснять проблему Фортуны. Она поздоровалась с Цезарем очень серьезно, не собираясь раздеваться. Потом села в кресло и попросила вина.
— Скучаешь по Силану? — спросил Цезарь.
— Наверное, да. — Она принялась вертеть бокал в ладонях. — Цезарь, ты знаешь что-нибудь о смерти?
— Только то, что она приходит. Меня она не страшит, если наступит мгновенно. Но если меня ждет участь Силана, я лучше покончу с собой.
— Некоторые греки говорят, что после смерти есть жизнь.
— Да.
— Ты
— Сознательно — нет. Смерть — это вечный сон, в этом я уверен. Мы не исчезаем, освободившись от тела, а продолжаем оставаться собой. Субстанция не гибнет. Существуют миры сил, которых мы не видим и не понимаем. Наши боги принадлежат к одному из таких миров. Они достаточно материальны, чтобы заключать с нами соглашения. Но мы не принадлежим к их миру — ни при жизни, ни после смерти. Мы уравновешиваем его. Без нас их мира бы не существовало. Так что если греки и понимают что-то, то они понимают это. Кто может быть уверен в том, что боги вечны? Как долго действует сила? Образуются ли новые силы, когда старые истощаются? Что происходит с силой, когда ее больше нет? Вечность — это сон без сновидений, даже для богов. В это я верю.
— И все же, — медленно проговорила Сервилия, — когда Силан умер, что-то ушло из его комнаты. Я не видела, как это ушло, не слышала ничего. Но оно ушло, Цезарь. Комната опустела.
— Я думаю, ушла мысль.
— Мысль?
— Разве не все мы — просто мысль?
— Для нас или для других?
— И для нас, и для других, хотя эта мысль не обязательно одна и та же.
— Не знаю. Я только знаю, что я почувствовала это. То, что заставляло Силана жить, ушло.
— Выпей вина.
Она выпила.
— Я очень странно себя чувствую. Но не так, как я чувствовала себя в детстве, когда умирали близкие. И не так, как я чувствовала себя, когда Помпей Магн прислал мне из Мутины прах Брута.
— Твое детство было отвратительно, — сказал он, встал и подошел к ней. — Что касается твоего первого мужа, не ты его выбрала. Ты не любила его. Он был просто мужчиной, который сделал тебе сына.
Сервилия подняла к нему лицо для поцелуя. Никогда раньше не сознавала она, что такое поцелуй Цезаря, потому что раньше она слишком жаждала его, чтобы потом разбираться в нем, анализировать. «Идеальное слияние чувств и духа», — думала она, обвивая его шею руками. Кожа грубовата, от нее исходил слабый аромат какого-то жертвенного огня, пепла в затухающем очаге. «Вероятно, — думала она, прикасаясь к нему и ощущая его, — я пытаюсь навсегда взять от него часть его силы, и единственный способ получить ее — мое тело против его тела. Он — во мне, и только мы двое. И не думать ни о чем, кроме того, что существует в нас обоих…»
Никто из них больше не проронил ни слова. Потом они погрузились в короткий сон, проснулись — и опять вокруг них жил и гудел большой, наполненный суетой мир. Плакали дети, кричали женщины, мужчины кашляли, отплевываясь. Они слышали громыхание тележек по булыжникам, тупой стук какой-то
— Ничто не длится вечно, — сказала Сервилия.
— Включая нас, как я тебе говорил.
— Но у нас есть имена, Цезарь. Если их не забывают, то это своего рода бессмертие.
— Это — единственное, к чему я стремлюсь.
Сервилия вдруг рассердилась и отвернулась от него.
— Ты — мужчина, у тебя есть шанс на это. А что будет со мной?
— Что с тобой? — переспросил он, поворачивая ее лицом к себе.
— Это был не философский вопрос, — сказала она.
— Да, я знаю.
Сервилия села, обхватив колени. Дорожку волос, растущих вдоль позвоночника, скрыли ее густые черные косы.
— Сколько тебе лет, Сервилия?
— Скоро исполнится сорок три. Сейчас или никогда.
Цезарь тоже сел.
— Ты хочешь снова выйти замуж?
— О да.
— За кого?
Она взглянула на него широко раскрытыми глазами.
— За кого же еще, Цезарь?
— Я не могу жениться на тебе, Сервилия.
Она вся съежилась. Услышанное было для нее шоком.
— Почему?
— Во-первых, наши дети. Это не значит, что наши параллельные браки будут противозаконными. Кровь это допускает. Но это очень смутит детей, а я никогда так не поступлю с ними.
— Ты увиливаешь, — строго сказала она.
— Нет. Для меня это важно.
— Что еще?
— Разве ты не слышала, что я сказал, когда разводился с Помпеей? Жена Цезаря, как все в семье Цезаря, должна быть вне подозрений.
— Я — вне подозрений.
— Нет, Сервилия, о тебе такого сказать нельзя.
— Цезарь, это не так! Про меня говорят, что я слишком горда, чтобы вступить в связь даже с Юпитером Наилучшим Величайшим.
— Но ты не была слишком горда, чтобы вступить в связь со мной.
— Конечно, нет!
Он пожал плечами.
— Вот в этом-то и дело.
— В чем?
— Ты — под подозрением. Ты — неверная жена.
— Нет!
— Ерунда! Ты была неверна своему мужу в течение нескольких лет.
— Но с тобой, Цезарь, с тобой! Никогда прежде, ни с кем, и даже после — ни с кем другим, даже с Силаном!
— Это ничего не меняет, — сказал Цезарь безразлично, — что ты была со мной. Ты — неверная жена.
— Но не для тебя!
— А как я буду знать об этом? Ты была неверна Силану. Почему бы потом не изменить мне?
Это был кошмар. Сервилия глубоко вдохнула, стараясь сосредоточиться на том, что он говорил.
— До тебя все мужчины были пресными. И после тебя — все остальные.
— Я не женюсь на тебе, Сервилия. Ты не вне подозрений, ты не безупречна.
— Мои чувства к тебе, — с трудом продолжала она разговор, — нельзя измерить понятиями «правильно — неправильно». Ты уникален. Ради любого другого мужчины — даже ради бога! — я не переборола бы свою гордость, не унизила бы свое имя. Как можешь ты использовать против меня мою любовь к тебе?