Женщины да Винчи

Берсенева Анна

Почему природа наградила его этим качеством, непонятно, но теперь уж что? Остается воспринимать его как данность вместе со всеми вытекающими последствиями.

Константин скосил глаза на свою партнершу. Не самое плохое последствие, между прочим. Красивая.

Но что толку думать о Наде? Думать имеет смысл о том, что ты любишь. Вернее, об этом само собою думается. Он думал о работе.

В Кирове как раз открыли больницу скорой помощи, Константин вдобавок к работе на «Скорой» стал брать дежурства в реанимации, оказалось необходимым повысить квалификацию,

все это требовало времени и сил, всему этому он отдавался безоглядно… Отношения, которые установились у него с Надей, были при таком раскладе идеальными, и хорошо, что все сложилось так нетребовательно и с его, и с ее стороны.

Деньги у них были раздельные, еда тоже. Надя готовила для Севы, Константин ел то, что готовила мама, а после ее смерти стал обедать на работе или варил в выходные щи, благо это не требовало усилий, достаточно было просто сложить в чугунок овощи и мясо, залить водой, вскипятить и поставить в печку на ночь, как бабушка это делала.

Не то чтобы они жалели друг для друга денег, он, во всяком случае, без размышлений дал бы Наде столько, сколько ей понадобилось бы. Но она ни у него денег не просила, ни от себя ничего материального не предлагала, и он понял, что его это устраивает. Так сложилось – зачем менять?

Константин был уверен, что знает о жизни все, что ему необходимо. И когда вдруг оказалось, что это не так, он растерялся.

Глава 7

Мамин звонок застал Белку, когда она поднималась из метро на «Тушинской».

– Белочка, это всё опять, опять!..

В мамином голосе слышались слезы.

– Что – опять? – воскликнула Белка. – Ты упала?!

Она все время, пока жила в Кирове, боялась, что мама упадет и что-нибудь сломает, но обошлось. А теперь…

– Да нет же, не я!

– А кто упал? – удивилась Белка.

Упасть, кстати, мог кто угодно, включая ее саму. Апрельские снегопады продолжались, мало того, превратились в самую настоящую метель. Она бушевала так, что, выйдя из метро, Белка отплевывалась от мокрых снежных хлопьев и шла спиной вперед.

– Господи, да никто не упал! Те люди опять пришли!

– Какие люди? – насторожилась она.

– Я думаю, те же, что раньше тобой интересовались. Я плохо вижу в глазок, но кто же еще вот так вот, с улицы, может тебя спрашивать?

Вообще-то «те люди» не должны были к ней прийти, потому что «то» было кончено, точка пули была поставлена. Но все-таки Белке стало не по себе.

– Не волнуйся, я уже возле дома, – сказала она. – Ты пока потребуй, чтобы представились. А лучше пусть документы покажут в развернутом виде.

– Он представился, – вздохнула мама. – Но мне его фамилия ни о чем не говорит. И вообще, сказать можно что угодно. Ты лучше не приходи сейчас, Беласька, – предостерегла она. – Он прямо на лестнице стоит.

– Ага, я теперь в метро останусь жить, – хмыкнула Белка. – Как его фамилия?

– Чердынцев Константин Николаевич.

Белка захлебнулась метелью. Она остановилась и

хватала воздух ртом. Она впервые в жизни понимала, что можно потерять сознание от обычных слов. Она никогда не верила, что это возможно, но это возможно, и она сейчас упадет.

Но никуда она не упала. А бросилась бежать к дому так, что снежные потоки засвистели вокруг нее как стрелы.

Она вбежала в подъезд, взлетела по лестнице и остановилась перед последним пролетом.

В подъезде было полутемно. Костя стоял, прислонившись к стене, на которой светящейся краской было нарисовано сердце. Это для соседской девчонки нарисовали, для шестиклассницы. Он стоял и смотрел на Белку, и она смотрела на него. Она хотела взбежать дальше вверх, но у нее отнялись ноги. Просто перестали существовать – она их не чувствовала. И это тоже было с нею впервые.

С ней все стало впервые, когда он появился в ее жизни – впервые чувства стали значить так много, что осветили ее жизнь, как фонарь. И другое стало с нею впервые, когда он исчез – волшебный фонарь погас, и все потеряло смысл.

И вот теперь этот смысл вспыхнул, как светящееся сердце на стене, а у Белки не было сил, чтобы к нему подняться.

Костя спустился по лестнице.

– Что ты? – спросил он. – Мама твоя меня испугалась, а ты-то что?

Наверное, вид у нее такой идиотский, что это можно списать только на испуг.

– Я просто… не ожидала тебя… увидеть, – с трудом выговорила она.

– Почему?

– Потому что… Я думала, то все было случайно. Все, что у нас случилось…

– Случайно ничего не бывает.

Его голос звучал спокойно. Это благотворно подействовало на Белку, она смогла взять себя в руки. И ответила тоже почти спокойно:

– Я не философ.

– А я просто дурак.

С этими словами он взял ее за плечи и притянул к себе. Она почувствовала себя точно так же, как в тот вечер, когда он на руках принес ее из сада в дом и сказал, что она не тяжелее трупа. Да, когда она анализировала, что с ней произошло – а она анализировала, вернее, пыталась это делать, хотя и не слишком успешно, – то поняла, что все началось именно тогда. И она не догадалась об этом сразу только потому, что ничего подобного не ожидала. Не знала, дура такая, что все главное, все самое значительное происходит вне ожиданий и выглядит в момент происхождения обыденным, само собой разумеющимся.

Ну, что с нее взять? Пришествия Христа и то вон не заметили. Все ждали от Бога чего-нибудь поинтереснее, чем странный человек с толпой юродивых.

Костя наклонился и коснулся губами Белкиных губ. Не поцеловал, а коснулся только, будто боялся, что она отстранится, отшатнется. Правда, дурак! Она обняла его и поцеловала очень крепко.

Ей все равно, что будет дальше, почему он не приезжал, почему приехал сейчас, – она без него жить не может, и если он ей дан на одну только эту минуту, когда она чувствует его губы, прохладные, как после сгрызенной сосульки, то эту единственную минуту она и будет жить в полную силу.