Женщины да Винчи
Шрифт:
– Почему ты думаешь, что ты дурак? – спросила Белка, еще не отдышавшись после поцелуя.
– Нельзя было придавать решающее значение стечению обстоятельств. И уж точно незачем было считать его знаком судьбы.
– Какому стечению?
– Когда я выехал из деревни, началась метель. Телефон работать перестал, я стоял в сугробе между деревней и шоссе и думал, дождешься ты меня после всего этого или нет.
Что-то Белка такое читала про метель, которая чему-то помешала… Или ничему не помешала?
– Я
– А мне ты мог сказать по телефону?! – воскликнула Белка. – Я же… Я думала, ты к ней вернулся, – шмыгнув носом, пробормотала она.
– Значит, не только я дурак, а мы с тобой оба… недалекие люди. Я не могу без тебя жить, Белка, – сказал он. – Просто бессмысленно жить без тебя.
На площадке над ними открылась дверь, и мама громко произнесла:
– Белла! Может быть, вызвать полицию?
– Пойдем, – сказала Белка, хватая Костю за руку так, как будто он мог вот сейчас, сию секунду, снова раствориться в метели, которая, кажется, и не утихала с тех пор, как разлучила их так глупо. – А как ты меня нашел, кстати?
– После разоблачений Ассанжа это наивный вопрос, – ответил он. – А на тебя и интернет-правдолюбцев никаких не надо, твой адрес есть практически в открытом доступе. Телефон тоже есть, но я не мог сказать тебе все это по телефону.
Глава 8
Шереметьевский странноприимный дом сиял, как путеводная звезда.
Ну, просто подсвечен был красиво.
На окне не было занавески, и Белка видела этот корпус Склифа все время, когда не смотрела на Костю. Конечно, красивый вид из окна, хотя квартиру рядом со Склифом он снял не из-за вида, но все-таки смотреть на его лицо ей нравилось больше, чем на Шереметьевский дом.
Она и узнавала его, и не узнавала, но не потому что отвыкла, а потому что он опять был новый и непонятный. Она даже сказала ему об этом, и он удивился.
– Это ты мне кажешься непонятной, – сказал Костя. – Я растерялся, когда тебя увидел.
– Ну да! – не поверила Белка. – Вот уж каким ты не выглядел, так это растерянным. А почему ты растерялся? – тут же спросила она.
Это интересовало ее живейшим образом.
– Потому что ты оказалась очень какая-то… моя. А я не предполагал, что так может быть. Открываешь калитку, видишь лысую девицу с фингалом под глазом и торчащими ушами и понимаешь, что она твоя и все в ней как будто специально для тебя предназначено. Кто угодно растерялся бы.
– И ничего не лысую, – фыркнула Белка. – А с «ежиком». И уши ничего не торчали.
– Неважно, торчали или нет. Их вообще могло не быть.
– То-то красота была бы!
– Красота сама по себе
– А Достоевский говорил, что она спасет мир.
– Он ошибался.
– Ты категоричен.
Белка провела пальцем по его губам. Откуда берется в них прохлада? А в руках откуда берется сила, даже когда они просто лежат поверх одеяла?
– Наследственность.
Он был категоричен, решителен, и то, что о расставании он должен был сказать Наде сразу же, как только понял, что оно произошло, – было частью всего этого в нем.
Белка не знала, как ко всему этому в нем относиться. Но знала, что не может воспринимать его частями – весь он был ей нужен, этот единственный мужчина, единственный, которого она не понимала. Просто – единственный мужчина.
– «Ежик» тебе шел, не обижайся, – сказал Костя. – У тебя лицо нежное, хороший контраст.
Вот опять: он, оказывается, замечает такие вещи, о которых она и предположить не могла, что они хотя бы взгляд его задерживали.
Все в нем такое – догоняешь что-то в его душе, в его мыслях, и тут же появляется новое, и снова ты бежишь за этим новым, догонишь, обнимешь, носом уткнешься, а впереди опять…
Белка обняла Костю и уткнулась носом ему под горло. Он подул ей в лоб, и от этого желание пробежало по всему ее телу. Да, ко всем его умениям следовало добавить еще и то, что он зажигает в ней желание одним своим дуновением.
Костя откинул одеяло, и они стали обниматься без помех. Голые люди на голой земле. Хоть и на кровати, конечно.
Как хранится такая первоначальность? Непонятно. Годы гасят ее огонь, но он загорается снова в ответ на другой огонь, который загадочным образом становится твоим.
Белке так хорошо было в Костиных объятиях, что это невозможно было отнести только на счет телесной их тяги друг к другу. То есть она была, эта тяга, и очень она была сильна, даже жестока она к ним была, скручивая их в общий жгут сильной рукой, но все-таки она являлась всего лишь частью какого-то загадочного целого, которое их соединило.
То, что давала телесная тяга, кончилось телесными же судорогами, а это целое осталось, не кончилось.
Белка прижалась к Косте и прислушалась – нет, не кончилось точно.
– По-моему, ты хочешь есть, – сказала она.
– Нет, – удивился он. – Почему ты решила?
– Чувствую.
– Раз чувствуешь, значит, сейчас захочу, – улыбнулся он. – Пойдем в кухню и будем есть.
Они поднялись с кровати и пошли в кухню, где в холодильнике была какая-то еда. Действительно, есть захотелось сразу, еще по дороге из комнаты, и обоим, и они уселись на пол, потому что не было стульев, и съели то, что было в холодильнике, не успев заметить, что это было.