Женщины-масонки
Шрифт:
«Уж лучше бы я в нее не влюблялся!» – размышлял он, глядя на Марианну, сидевшую за фортепьяно, от которого ее невозможно было оторвать в течение многих часов.
А Марианна была безмятежна и бесконечно доверчива. Мысль об измене представлялась ей невозможной, ибо о сердце Филиппа она судила по своему собственному сердцу: такова страшная ловушка, в которую попадает большинство женщин. Разве не пожертвовала она для него всем? Разве не ему отдала она свое первое и самое нежное чувство? И мог ли он хоть ненадолго забыть об этой великой жертве?
Этих размышлений – а предалась
Она, конечно, должна была бы заметить и разочарование Филиппа Бейля, и его охлаждение, которое было следствием этого разочарования. Но этот беспощадный свет загорелся далеко не сразу; лучи его, если можно так выразиться, вспыхивали постепенно, один за другим.
И с тех пор ей пришлось, в свою очередь, выстрадать псе то, что выстрадал Иреней.
Таланту Марианны не прошло даром это испытание: голос ее изменился к худшему, игра утратила верность; артистка утратила власть над публикой.
Встревоженный музыкальный издатель прибежал к ней и стал изводить ее сетованиями и упреками, обвинял ее в неблагодарности; он зашел еще дальше, желая найти в ее личной жизни причины этого упадка. С краской в лице Марианна обернулась к Филиппу Бейлю, как бы прося у него защиты от оскорблений. Но Филипп Бейль был не так богат, чтобы уплатить неустойку и покончить таким образом с этой циничной опекой. Он воспользовался единственным средством, которое было в его распоряжении, а средство это заключалось в том, что он схватил издателя-работорговца за плечи, с силой толкнул его к дверям и заставил его пересчитать ягодицами все ступеньки лестницы.
Нужно сказать, что это был не лучший способ получить удовлетворение за обиду.
В этих новых обстоятельствах у Филиппа и Марианны осталось слишком мало места для счастья.
Единственной причиной, не позволявшей Филиппу открыто порвать с Марианной, было воспоминание о разговоре с Иренеем де Тремеле: при этом воспоминании голос самолюбия нашептывал Филиппу, что он несет ответственность за судьбу Марианны. Человек тщеславный, он чувствовал себя связанным этим обязательством, которое он проклинал по нескольку раз в день. Он решил не покидать эту женщину, но сделать все от себя зависящее, чтобы эта женщина покинула его.
Увы! Его равнодушие, его отвращение и даже его жестокость привели к неожиданным последствиям. Раньше Марианна была только влюблена в Филиппа; теперь она сходила по нему с ума.
Из любовницы она превратилась в рабыню.
Он был побежден и покорился судьбе, возлагая только на случай надежды на свое освобождение.
Когда кончился ангажемент с Ковент-Гарден, воля музыкального издателя повлекла Марианну в Брюссель: там она должна была участвовать в нескольких спектаклях. Она страшно устала. Филипп Бейль сопровождал ее с той привычной меланхолией, с какой сопровождают своих жен мужья. В Брюсселе он вел такой же образ жизни, какой вел и в Лондоне: проходило три, четыре дня, а он все не появлялся у Марианны. Стало известно, что у него появились какие-то новые связи, и его бесстыдство простиралось до того, что он появлялся в театральной ложе, выставляя напоказ свои новые победы.
«Победы»!
А между тем слезы и бессонные ночи, которые Марианна проводила в ожидании Филиппа, окончательно подорвали ее силы.
Однажды вечером ее освистали. Филипп, который присутствовал на спектакле в галантном и веселом обществе, не мог избежать какого-то тягостного волнения; он подыскал какой-то благовидный предлог и вышел из ложи.
Первым человеком, с которым он столкнулся в коридоре лицом к лицу, был Иреней де Тремеле.
Мертвенно-бледный, но бесстрастный, он посмотрел в глаза Филиппа и, не поздоровавшись, прошел мимо.
Филипп скомкал свои перчатки и вышел на улицу подышать свежим воздухом…
В тот же вечер, после спектакля, Марианна, видя, что он сидит на канапе молчаливый и мрачный, сказала ему, расчесывая волосы:
– Вы печальны, Филипп, потому что сегодня зрители потешались надо мной. Ну, а я не обратила на это серьезного внимания. Разве вы не знаете, что такое капризы публики? И к тому же я не уверена, что свистели в зрительном зале: машинист сцены, превосходнейший человек, пытался уверить меня, что это он сам нечаянно свистнул громче, чем нужно,– так обычно подают знак к перемене декораций. Вы не находите, Филипп, что это объяснение и очень деликатно, и очень трогательно?
С этими словами она повернулась к нему лицом; губы ее улыбались, а глаза были полны слез, которые она изо всех сил старалась сдержать.
Но он не видел этого лица. Он не видел ничего. Не отрывая глаз от ковра, он думал только о неожиданной встрече с Иренеем. Он раздумывал о том, что бы могло означать его появление в Брюсселе. Объяснение не заставило себя ждать: на следующее утро два господина явились к нему с письмом от господина де Тремеле.
Вот что писал Филиппу Иреней:
«Милостивый государь!
Сейчас Вы уже можете не сомневаться в том, что я обеспечил бы благополучие мадемуазель Марианны Рюпер не так, как это сделали Вы.
Погубив любовь женщины, Вы вот-вот погубите карьеру артистки.
В глубине Вашей совести Вы найдете подходящее слово, чтобы назвать Ваш образ действий; когда же Вы подберете это слово, Вы поймете, какого рода удовлетворение я от Вас ожидаю.
Де Тремеле».
Прочитав это письмо, Филипп Бейль обсудил с секундантами условия поединка; назначено было и время встречи. Дуэль? Что ж, пусть так! Филипп, по крайней мере, перевел дух. Он вовсе не хотел краснеть в присутствии мужчины.
Исполненный нетерпения, он в назначенный час первым явился на место поединка. Каково же было его изумление, когда он увидел только секундантов господина де Тремеле! Час тому назад Иреней получил из Парижа письмо, в котором сообщалось, что его отец тяжело болен и что жизнь его в опасности. Нельзя было терять ни минуты, невозможны были и колебания. Иреней едва успел вскочить в вагон, предварительно набросав несколько строк своим секундантам, в которых он сообщал им об этих исключительных обстоятельствах.