Женская логика – смертельное оружие
Шрифт:
В последующем она тоже никогда не донимала его расспросами, полагая, что раз Гоша с ней, это равносильно признанию: «Мне с тобой хорошо, я хочу быть с тобой, потому что люблю тебя». В общем, девушка, по обыкновению всех влюбленных, приняла желаемое за действительное. Парень даже не утруждался признанием в любви, а всего лишь заявил: “Я же с тобой!” Он-то вкладывал в эти слова свой подтекст: «Были и другие кандидатуры, но я выбрал тебя, а ты должна быть горда оказанной тебе честью и ценить, как тебе повезло» — да Симины розовые очки помешали разглядеть, чтоимел
Харитоновы-старшие, молча наблюдавшие, как весь этот месяц дочь чахнет на глазах, никак не могли придумать, что им делать. В конце концов, решили, мол, перемелется, мука будет, дочка пострадает-пострадает, да и забудет своего шалопая. Когда Серафима снова расцвела, папа с мамой решили до времени не вмешиваться и посмотреть, во что все выльется.
Теперь девушка уже не заговаривала о свадьбе — боялась, что Гоша опять поднимет опасную тему, — и ждала, что он сам проявит инициативу, поняв, что дети за родителей не отвечают.
Прошел год, но предложения руки и сердца не последовало. И только в марте, незадолго до защиты диплома, Гоша, наконец, ее осчастливил.
Серафима долго ломала голову — сказать ли родителям заранее или поставить их перед фактом. С одной стороны, опять начнутся неприятные разговоры, попытки отговорить и поклепы на любимого, а с другой — кто организует свадьбу? У них с Гошей всего лишь стипендия. Рассчитывать на его родителей принципиальная Сима считала нечестным.
За месяц до назначенной даты она все же решилась и оповестила родителей. Результат превзошел самые худшие ожидания. Папа посмотрел на дочь убийственным взглядом и молча ушел в спальню, а мама тихо промолвила:
– Значит, тебе совершенно наплевать на наше мнение, доченька. Живи, как знаешь.
И тоже ушла в спальню. Оттуда долго доносились приглушенные голоса и тихие мамины всхлипы.
Симина душа разрывалась на части — хотелось броситься к родителям и просить прощения за то, что довела маму до слез, ведь у нее больное сердце. Потом любящая дочь пыталась оправдаться перед собой, что не сделала ничего плохого. Не может же она любить по указке! Им ведь никто не запрещал жениться! Встретились, полюбили друг друга, поженились, и никто им не препятствовал. А когда влюбилась она, Сима, стали цепляться то к одному, то к другому — то, видите ли, дочь слишком молода, то Гоша балабол и бабник, а теперь вбили себе в голову, что им не нужен зять-еврей. Ничего себе заявочки — им не нужен! Это ведь она выходит замуж, а не они выбирают зятя по своему вкусу!
Потерзавшись и поплакав, девушка накрутила себя, что не пойдет у родителей на поводу. Но ее беспокоил вопрос: как сказать жениху об их реакции на известие о будущей свадьбе? Теперь Серафима боялась затрагивать больную тему. Раньше она и не подозревала, что Гоша столь болезненно к этому относится. Но и не сказать нельзя — ведь уже пора готовиться к торжеству. А еще невесту тревожило — почему жених не представляет ее своим родителям? С ее папой и мамой он худо-бедно знаком, а она и в глаза не видела будущих родственников. Лишь спустя многие годы, уже после развода с Гошей, свекровь проговорилась:
– Надо было все же Гошеньке жениться на Нонночке. Да ведь Гошенька такой своенравный — считал, что
И только тогда Серафима поняла, что три с лишним десятка лет назад Гоша тоже оказался меж двух огней — родители сватали ему “подходящих” невест, а он надумал жениться на русской. На носу было распределение, и его упрямство могло обернуться нежелательными последствиями.
В то время брошенная жена Серафима Новицкая воспрянула духом: “Гоша меня так любил! Не может он перечеркнуть десятки лет нашего счастливого брака!” — и цеплялась за эту мысль с отчаянием женщины, которой остались одни воспоминания.
Но девятнадцатилетняя Сима даже не подозревала, что судьба готовит ей тяжелые испытания.
Сегодня — впрочем, как и вчера, и позавчера, и неделю назад, — Яша пребывал в скверном настроении. Из-за этой чертовой вытяжки невозможно повернуться на бок, да и лежать на спине больно — пониже поясницы ноет так, будто туда воткнули кол, и уже которую ночь не удается толком поспать. Просил врача, чтобы ему кололи наркотики, а тот, гад, разводит руками, мол, наркотиков у них нет, а даже если бы и были, он бы их не назначил — при банальных переломах не положено. Так и сказал — “банальных”! Для этого эскулапа переломы, может, и банальные, но ведь рука с ногой сломаны не у него.
– Когда меня переведут в московскую больницу? — спросил Яков, не сочтя нужным поздороваться. Еще чего! — желать здравия этому вредному докторишке! Будь он на ногах, хирург точно лишился бы здоровья.
– Когда вы будете транспортабельны, — невозмутимо отозвался Алексей Петрович.
Показалось или нет, что в его глазах опять таится усмешка? Неужели втихомолку радуется, что пациент в его полной власти? И что это за слово “транспортабельны” — будто он неодушевленный груз?!
Давно уже Яше Паршину не приходилось попадать в зависимое положение, и это бесило больше всего. И ведь ничего не поделаешь! Конечно, можно разрядки ради еще раз наорать на хирурга, да что толку! Тот опять усмехнется, пожмет плечами и молча выйдет из палаты, а он, Яков Паршин, не последний человек в этом мире, снова останется наедине со своим раздражением, сотрясая стены бессильной руганью.
– И когда это будет? — с трудом сдерживаясь, процедил пациент.
– Когда снимем вытяжение.
– Нельзя ли поконкретнее? — Яша опять начал злиться. — Через неделю, две, через месяц?
– В данном случае от меня ничего не зависит.
– А на кой хрен нужна эта чертова вытяжка? — повысил голос больной, решив, что ни к чему прогибаться под жалкого докторишку.
– Вытяжение нужно для того, чтобы можно было совместить костные отломки. — Врач был спокоен и смотрел снисходительно — мол, хоть ругайся, хоть ори-оборись, мне-то что! — твоя власть осталась за порогом больницы, а тут моя епархия.