Женская собственность. Сборник
Шрифт:
Через день за мною приехала машина из милиции. Эти трое уже сидели в кабинете дознавателя. С ними были их родители. Меня выслушали. И тогда заговорил один из отцов.
— Простите, — начал он. — Но зачем им ваши часы «Ракета», которым почти четверть века? У них свои замечательные часы. — Он взял руку Ильи Муромца. — Посмотрите, это «Кассио» с секундомером, календарем, двумя будильниками, записной книжкой на сорок телефонов. Я понимаю, вы потеряли свои часы. Возьмите, пожалуйста, у меня несколько часов. — И он снял свою «Сейку» с тремя циферблатами. — Я понимаю, вам трудно, от вас ушла жена, у вас проблемы с психикой, вы ведь состоите на учете в психоневрологическом диспансере.
Они уже все узнали про меня. Да, через полгода после того, как
Да, после того как от меня ушла жена, я стал плохо спать. Я обратился к невропатологу в поликлинику, но он уходил в этот день в отпуск и отослал меня к своему приятелю-психоневрологу в районный диспансер. Психоневролог выписал мне таблетки антелепсина и завел на меня карточку.
Они ждали моего решения. Конечно, они хотели, чтобы я забрал свое заявление. И родители хотели, и дознаватель — в такой же, как у этих бандитов, куртке, в таких же кроссовках, только подешевле. Я не забрал заявление.
На следующий день, когда я шел из булочной, меня зажали на пустыре между домами, ударили сзади под колени. Очнулся я в кустарнике, вероятно, через час: обычно до булочной и обратно я хожу за сорок минут, а домой я вернулся только через час сорок. Я попытался сосредоточиться, хотя и очень болела голова. Меня били дети. Крупные, здоровые, но дети, с детскими мозгами и уже недетскими кулаками. И в это никто не верил.
Я перестал ходить в лесопарк и ездил гулять в другой микрорайон. В булочную я теперь ходил только кружным путем и только по людным улицам, избегая пустырей. Я перестал вечерами выходить из квартиры. Прежде чем войти в подъезд, я осматривал двор, быстро набирал код и захлопывал дверь. Однажды, приняв все меры предосторожности, я поднялся на свой пятый этаж и уже стал открывать дверь квартиры, когда по легким, почти бесшумным шагам кроссовок понял, что они спускаются с шестого этажа. Я успел заскочить в квартиру, понимая, что они вряд ли будут ломать дверь, — это ведь улика. Через дверной глазок я видел их на площадке, они посовещались и бесшумно спустились вниз. Они знали номер кодового замка и теперь будут поджидать меня или на четвертом, или на шестом этаже и все равно опередят меня и войдут в квартиру, которую откроют моими же ключами.
Я перебрал все варианты. Кричать бесполезно. В соседней квартире почти глухая восьмидесятилетняя Пелагея, еще в одной уж три года не жили, уехали за границу.
Звонить в милицию тоже бессмысленно. Чтобы приехал милицейский наряд, нужно время, мальчишки ждать не будут. Я попал в ловушку.
Конечно, им тоже можно устроить ловушку: поселить двух-трех крепких парней, и тогда пусть входят в квартиру. После этого останется только позвонить в милицию и ждать патрульную группу. Но у меня не было знакомых крепких парней, мои знакомые — пенсионеры со стенокардией не делают лишнего шага, боясь боли и ожидая ее. Какие уж тут засады!
На следующее утро они встретили меня у подъезда.
— Поговорим, — предложил Илья Муромец. — Ты живешь один в двухкомнатной квартире, а нам негде собраться с девочками. Есть предложение. Когда надо будет, ты будешь давать нам ключ от своей квартиры, а мы тебе разрешим гулять в лесопарке. И тебе хорошо, и нам. И конечно, заберешь заявление из милиции.
Он улыбнулся. И двое других улыбнулись. Они чувствовали свою силу, они всегда подавляли сопротивление, — об этом я узнал от девочки из соседнего подъезда, их боялась вся школа.
— Мы ждем ответа, — напомнил Илья
— Никогда, — ответил я. — И предупреждаю: очень скоро вы будете просить прощения у меня на коленях.
Не знаю, почему я сказал «на коленях», может быть, вспомнил: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Было такое выражение в моей юности. И я пошел к универсаму, стараясь держаться людных мест, понимая, что они могут напасть в любую минуту.
Я живу рядом с метро и универсамом, к которому примыкает два десятка кооперативных киосков и не меньше полусотни лотков, с которых торговали люди с юга. Все знали, что они платили дань трем парням. Среди них был Главный — лет тридцати пяти, сухопарый, жилистый, с бледным лицом. Такая бледность всегда у тех, кто несколько лет провел в тюрьмах или больницах. От недостатка солнца и жиров кожа становится бледной и пупыристой. Двое других — лет на десять моложе, мощные, в кожаных куртках, спортивных шароварах — улаживали конфликты между населением и торговцами. Теперь, когда я стал внимательнее, заметил, что три моих богатыря помогали им, они явно проходили обучение, их натаскивали на подавление сопротивления. Когда сегодня я проходил мимо Главного, он улыбнулся мне, как своему, но он ошибался: я еще не сдался.
На фронте я был командиром отделения автоматчиков. Обычно после артподготовки мое отделение взбиралось на танк и я ставил две задачи. Первая: не свалиться с танка при движении. И вторая: когда спрыгнул, непрерывно двигаться и стрелять — в окопах ли, ходах сообщения, на лестничных площадках, — на третьем году войны мы уже не экономили патронов. А там — как уж повезет. Или ты его, или он тебя. Я был вертким и быстрым, мне везло, меня ранили всего дважды. С фронта я вернулся на завод, был токарем, мастером, начальником участка, заочно закончил Политехнический институт и на пенсию ушел с должности начальника цеха. Я всегда был уважаемым человеком. Теперь я, старый и слабый, боялся мальчишек, потому что не мог защитить себя. Когда государство нуждалось в моей защите, мне дали автомат ППШ, теперь, когда я нуждался в защите, государство меня не защищало. Я бы защитился и сам, но у меня не было оружия. Говорили, что купить оружие не проблема, каждый день в Москве стреляли не только из автоматов, но и из гранатометов. Но за хранение оружия по Уголовному кодексу полагалось пять лет. Мне семьдесят, и пять лет, может быть уже последних в моей жизни, я не хотел проводить в тюрьме. Но у меня не было выхода. Я мог перенести все: сегодняшнюю нищету, уход жены, но унижения я перенести не мог. И я принял решение.
Я поехал на свой завод. Начальником цеха был парнишка, который пришел еще при мне. За десять лет он погрузнел, заматерел. Но когда я попросил его кое-что выточить, он не стал расспрашивать, выписал пропуск во вторую смену, когда большая часть станков не работала.
Я подобрал болванку и расточил в ней три отверстия под патрон двадцатого калибра. Когда-то я охотился, но давно уже продал ружье, осталась у меня только коробка с гильзами. Простейшее стреляющее устройство я бы сделал за две смены, но я ходил на завод почти неделю.
Барабан с тремя патронами я установил на вращающееся устройство, соединив конструкцию револьвера и ружья. Мой «РР», револьвер-ружье, помещался под мышкой на ремне, ствол я обрезал по длине своей куртки. После нескольких тренировок я свой «РР» доставал за две секунды. Для испытания я выбрал разрушенный дом на пустыре в лесопарке. Часов у меня не было, и я засекал время по счету. Я выхватил «РР», левой рукой повернул барабан, тем самым взведя курок, правой рукой нажал на спусковой крючок. Грохот был такой, что у меня заложило уши, но я, поворачивая барабан и считая, продолжал стрелять. Три выстрела я произвел за три секунды. В моем «РР» не было приклада, я не мог вести прицельную стрельбу, но из автомата в уличных боях я тоже никогда не стрелял прицельно, просто прошивал пространство в несколько метров. Теперь я должен был продемонстрировать мальчишкам, что я вооружен и очень опасен. Я их встретил возле школы.