Женская собственность. Сборник
Шрифт:
— О даче мое последнее предложение. За эти дни я присмотрелась к вам. Надо отдать ему должное, мы все разные, но все замечательные. Я предлагаю оставить все как было. Нам теперь будет даже легче. Я предлагаю лето всем вместе проводить на даче. В ней семь комнат и гостиная. Каждый из нас пятерых займет по комнате, две сделаем гостевыми, у Любы и Ирины дети, чтобы они в любое время могли приехать. На даче яблони, смородина, малина, облепиха. Земли хватит, чтобы обеспечить всех нас на зиму картошкой, капустой, прочим овощем. Сейчас нам всем трудновато, и это будет хорошим подспорьем. И самое последнее: у меня нет детей, а дальним родственникам я ничем не обязана. Я завтра же готова оформить всех нас пятерых совладельцами
— Хорошо бы, конечно, провести все лето на даче, — мечтательно выдохнула Вера. — Да весну и осень тоже…
Остальные мои жены молчали, обдумывая это неожиданное предложение.
— Надо бы у него узнать. Как он относится к такому повороту? — спросила не очень уверенно Люба.
— Я за.
Пока говорила Александра, я все обдумал. Мне предстояло прожить еще одну жизнь, на этот раз сельского хозяина. Я вполне был готов к этому. Надо сегодня же достать с антресолей ружье, которым я не пользовался лет пятнадцать, хотя и регулярно платил взносы в общество охотников и рыболовов. Если завести собаку, то пусть и не полностью, но я вполне могу обеспечить свою семью мясом и рыбой, кабаны изрыли всю картофельную площадку, рядом в озере хорошо ловилась щука, окунь, не говоря уже о рыбьей мелочи.
— Я за, — повторил я. — Но это решение ответственное, поэтому прошу проголосовать!
— Но мы не на партийном собрании, — попыталась возразить Александра.
— Нет уж, будем голосовать! — потребовала Ирина.
— Кто за, прошу поднять руки, — сказал я.
Женщины подняли руки, аккуратно поставив локотки на стол.
Наверное, они сотни раз голосовали за решения на пионерских, комсомольских, профсоюзных собраниях, которые ничего не меняли в их жизни. Сейчас они впервые голосовали за изменения в своей жизни.
— Единогласно, — подвел я итоги голосования и поднял рюмку с водкой. — Предлагаю выпить за великолепных, замечательных женщин, с которыми меня свела жизнь. За вас, девочки!
— Я предлагаю выпить за великолепного мужчину! — предложила Александра.
— Не такой уж он и великолепный, — возразила Люба, она любила противоречить.
— Стоп, — сказал я. — Отныне будет действовать принцип Капицы!
— Это который по телевизору выступает? — спросила Вера.
— Это который его отец. Когда у него физики решали какую-то проблему, запрещалось критиковать оппонента и его предложения. Если предложение не нравилось, предлагалось другое, более конструктивное.
— Не круто ли ты берешь, парень? — Люба развернула свою великолепную грудь. — Тебе что, и возразить нельзя? Нет, я хочу сразу знать свои права!
Мусульманская жена промолчала бы, но эти женщины были воспитаны в другом обществе и не самыми терпимыми, как я убедился за эти десять лет. У меня был опыт их укрощения в разных ситуациях. Но я каждый раз справлялся с одной. Сейчас передо мной сидели четверо. И я впервые засомневался. Четыре русские женщины под одной крышей вполне могли стать и семьей, но и партизанским отрядом тоже, поэтому ружье придется прятать подальше…
ПИЗДРИК
Рассказ
Семен Бурцев — плотный блондин, он считал себя плотным, а не толстым, сорока пяти лет, по происхождению из крестьян, чем он гордился, совсем недавно этому придавалось основополагающее значение при назначениях на руководящую должность — собирался в Японию.
Группа, которую возглавлял Бурцев, летела в Японию без переводчика. В группе кроме него были еще двое. Доктор наук Шишов, он два года проработал в Египте и знал английский, а Серегин, молодой кандидат, говорил по-английски, как по-русски, — новая генерация: заканчивал спецшколу, где преподавание велось на английском.
Бурцев не говорил ни
Гнетущее беспокойство из-за того, что он летел без переводчика и попадал в зависимость от Шишова и Серегина, не покидало его уже несколько дней. Раньше он выезжал за рубеж в составе делегаций только в страны народной демократии. Их встречали в аэропорту, везли в отель или резиденцию, обычно в средневековый замок, переоборудованный в первоклассную гостиницу. Проводились пленарные заседания, посещали один завод, один сельскохозяйственный кооператив, один музей. В конце пребывания — специальный магазин-распределитель, где дешево можно было купить хорошие вещи. На прощальном банкете обменивались подарками. Наши обычно дарили картину с видом на Московский Кремль, хозяева — нечто художественно-хрустальное, у нас тогда была мода на хрусталь. Местные товарищи говорили по-русски, все они заканчивали советские институты или партийную академию. Многих из них Бурцев знал лично.
Бурцев сделал карьеру редкую для своей деревни. Деревенские продвигались в основном по военной линии, но обычно выше подполковника не дослуживались; или по сельскохозяйственной, становясь председателями местных колхозов. В Центральном же Комитете никто не только из их деревни, но даже из области никогда не работал.
Конечно, Бурцев в Центральный Комитет попал не сразу. После сельскохозяйственного техникума его взяли на работу в райком комсомола, где он продвинулся от инструктора до второго секретаря. Но его комсомольская карьера рано застопорилась. Дело в том, что он к двадцати годам заматерел, раздался вширь, достиг веса в сто килограммов, получил кличку Центнер и стал слишком выделяться на молодежных конференциях и симпозиумах своей солидностью. Конечно, нигде в комсомольских уставах не оговаривался вес работников, но на руководящую работу всегда подбирали моложавых и спортивных, и все секретари Центрального Комитета комсомола в сорок девять лет выглядели минимум лет на десять моложе, именно в сорок девять, потому что, перед тем как исполнялось пятьдесят, их обычно переводили на партийную или профсоюзную работу. Бурцева перевели на партийную в двадцать пять, в партийных органах вес особого значения не имел.
В обкоме партии Бурцев приглянулся заведующему отделом Центрального Комитета своей солидностью, провинциальной неторопливостью и молодостью. Тогда проводилась линия на омоложение кадров. Бурцева пригласили в Москву и предложили стать инструктором в отделе сельского хозяйства. Конечно, его месяца три проверяли. Он. проверку заметил сразу, опасность он чувствовал мгновенно: по взгляду, по реплике, по интонации, понятной только аппаратным работникам. Первый секретарь назвал его вдруг по имени-отчеству, хотя обычно не помнил не только отчеств, но и имен тоже. Значит, недавно просматривал его личное дело и еще не успел забыть. У Бурцева от предчувствия перемен вдруг быстро-быстро забилось сердце, как бывало с ним, когда он шел к женщине, встреча с которой обещала близость. Второе подтверждение он получил от председателя областного Комитета государственной безопасности. Полковник не только поздоровался, но и поговорил, расспросив, как идут дела в его родной деревне Блины. Откуда бы такому занятому человеку помнить название деревни? Председатель был не из местных и в области появился недавно.