Женская собственность. Сборник
Шрифт:
Она лежала у крыльца. Я прикрыл ее замечательные ноги полами халата и стал считать пульс. Она была в сознании, но, наверное, не могла заставить себя встать при таком скоплении людей. Я взял ее на руки и отнес в номер.
— «Скорая» уже выехала! — сообщила дежурная.
Я открыл окно и попросил всех выйти.
— Ты уже не в обмороке, — сказал я, когда все вышли. — Реши сейчас, поедешь в больницу или останешься здесь.
Я вышел, как только в номер вошел врач. Он пробыл недолго.
— Я ей сделал укол. Она уснет часа
— Я сделаю.
— Что с ней? — спросила директриса.
— Наверное, просто истерика. Завтра может прийти в поликлинику.
— Может быть, отвезти ее в больницу? — спросила директриса.
— В больнице лежат больные, — врач достал из кармана одноразовый шприц и ампулу. — Место укола протрете водкой, судя по запаху, ее у вас достаточно.
Врач, пожилой, с серым от бессонницы лицом, не глядя на нас, пошел по коридору.
Утром я постучал в дверь номера бухгалтерши и, не услышав ответа, вошел.
— Тебе надо сделать укол, — сказал я.
Она лежала, не открывая глаз.
— Повернись на живот.
И она повернулась. Я намочил ватку в водке, задрал ей халат, она, наверное, понимала, что этой частью своего тела ей можно было только гордиться. Я быстро и, по-видимому, не больно сделал укол, я много делал уколов Елизавете, иногда по шесть в сутки. И увидел ее вздрагивающие плечи, она плакала в подушку, пытаясь натянуть простыню на голову.
— Перестань, — сказал я. — Ничто не стоит твоих слез. Я рядом, и ты можешь ни о чем не беспокоиться.
Она повернулась ко мне и плакала так, что у меня промокла рубашка. Я гладил ее волосы, плечи, говорил ласковые слова, утешая и успокаивая. Всем известно, чем заканчиваются такие утешения. Я сразу понял, что она совсем неопытна в любовных играх, и был предельно деликатным.
Я был уверен, что она будет лежать с закрытыми глазами, но она рассматривала меня без всякого стеснения. Я почему-то застеснялся и стал натягивать простыню, подумав, что сказала бы Елизавета в этой ситуации, зная, что еще накануне я спал с другими женщинами. Наверное, что-то вроде: «И мне обломилось от этого пирога!»
— Ничего не говори насчет пирога, — предупредил я ее.
— Как ты догадался? — Она задумалась. — Но если ты такой ясновидящий, то я могу сказать, о чем ты подумал, когда впервые увидел меня.
— Скажи.
— Боже мой, как ей не повезло, какая же уродливая!
Видя ее глаза, я понял, если сейчас совру, между нами все закончится, да я и отвык врать при Елизавете.
— Да, — подтвердил я. — Но я еще подумал: какая идиотка! Неужели она не понимает, что, если невозможно скрыть недостаток, его надо сделать достоинством, а когда я тебя увидел после душа без этих дурацких буклей, я понял, что ты женщина моей жизни.
Я не выходил из ее номера весь день и всю ночь.
Следующее утро было
— Я заказала вам билет на завтра, — предупредила меня директриса.
— Ты нарушаешь договоренность. Ты обещала продлить командировку.
— Это ты нарушил договоренность!
— А вот я ничего не нарушал, потому что ничего не обещал.
Я вернулся в гостиницу, собрал вещи и зашел в номер Дарьи.
— Меня высылают в Москву.
— Но тебе командировку продлили на пять дней.
— Наказан за нехорошее поведение.
— Ты хочешь остаться или хочешь уехать?
— Я хочу остаться.
Дарья молча вышла и довольно скоро вернулась.
— Ты можешь остаться. Только за номер гостиницы будешь платить сам.
— Естественно. — Я хотел добавить: «За удовольствия надо платить».
Но Дарья не дала мне договорить.
— А вот банальностей типа: «За удовольствия надо платить» — говорить не надо.
Я терял форму. Елизавета сказала бы теми же словами, наверное. Такое бывает, но очень редко, когда мужчина и женщина понимают не только сказанное, но и не сказанное.
Через пять дней она провожала меня на вокзал. Мы поцеловались на перроне. Я вошел в купе. Со мной ехал такой же эпизодник, как и я.
— Не красавица, конечно, но… — начал он.
— Стоп, — сказал я. — Это моя женщина, а ты меня знаешь…
Он знал. Я не был драчливым, но у меня срабатывал боксерский автомат — на удар или оскорбление мгновенно шел прямой левый и боковой правый, левый иногда был двойным.
В первый же вечер, когда киногруппа вернулась из экспедиции, я позвонил Дарье.
— Я хочу тебя видеть.
— Приезжай, — сказала она.
Она жила одна в двухкомнатной квартире. Судя по недавнему ремонту, новой мебели и отличной аудио- и видео аппаратуре, Дарья не бедствовала.
— Да, — подтвердила она. — Я хорошо зарабатывала в совместной итало-российской компании, но мне пришлось уйти.
— К тебе приставал начальник?
— Хуже. Я приставала к нему. Итальянцы наладили десять мини-химчисток, но наши начали нарушать технологию, чтобы было легче воровать. Я предупредила, и меня уволили. Свой анализ я послала в Рим, но сейчас август, все в отпусках. Но в сентябре соберется совет директоров, и я докажу свою правоту.
— Забудь.
— Я ничего не забываю.
Я не придал значения ее словам. В следующий раз мы встретились у меня. Она остановилась у портрета Елизаветы. Я ждал расспросов, но она ни о чем не спрашивала. С первой нашей встречи прошло уже больше месяца, когда она сказала:
— Я беременна.
— Замечательно, — ответил я.
— Я буду рожать.
— Замечательно, — ответил я.
Наверное, она ждала чего-то большего, чем просто выражения моей радости. Но я не мог этого сделать, не поговорив с Елизаветой. Я выпил пятьсот граммов «Абсолюта» и спросил: