Женская верность
Шрифт:
— Мам, пока ты постелю стелишь, можно я Танюшку подержу?
Тамара хотела отказать, уж больно мал ребенок, но, глянув Наталье в глаза, протянула крошечный свёрток: "Держи". И аккуратно передала ребенка. Сама стала поправлять детскую кроватку. Возилась и краем глаза следила за Натальей. Та вначале просто с любопытством смотрела на маленькое личико, потом стала медленно покачивать ребенка, лицо девочки не то улыбалось, не то просто светилось теплом и добром. Поняв, что младшенькая спит, Тамара подошла к Наталье: "Давай, положу". Наталья подняла большие зелёно-голубые
Вроде всё слава богу. Дом — полная чаша. Муж, лучше не пожелаешь. В семье мир. На удивление хорошо девчонки ладили с Николаем. Тамара старалась воспитывать их в строгости, а Николай утверждал, что строгости они в жизни ещё наглядятся. И кто как не родители могут их побаловать.
— Вот ты от шоколадки или билета в цирк будешь счастлива? Вот. А в детстве человек умеет радоваться каждому дню, каждой малости в этом дне. Кто знает, что их ждёт впереди. Пусть, коли есть возможность, сейчас будут счастливы. Да и не балую я их. Вон, Наталья всю посуду перемыла, а Леночка, глянь, все игрушки свои по местам разложила. Молодец.
Казалось, мечта сбылась. И красивые платья, и туфли, и махровый халат в ванной с белым кафелем по стенам. И муж — серьезный, умный. Идешь рядом, и понимаешь: встречные женщины от зависти мрут. Если и был у неё вначале корыстный расчёт, то теперь любовь и гордость переполняли её душу.
В один из вечеров Николай долго не возвращался. Обеспокоенная Тамара позвонила ему на работу. Телефон в кабинете не отвечал. Она позвонила в гараж. Там ответили, что служебная "Волга" Николая Федоровича вернулась в обычное время. Сердце Тамары оборвалось. Она подходила то к одному окну, то к другому, молясь про себя: "Господи, пусть быстрее вернётся". Дети уже спали. Ужин в какой раз остыл, когда в дверь аккуратно позвонили. Она бросилась открывать, запнулась за собственные тапки, резко щелкнула дверным замком.
— Ой, слава Богу. Я уж извелась.
Он устало и как-то вяло прошел в прихожку, присел и стал, не глядя на неё, разуваться.
— Коля? Коленька? — она присела рядом.
— На следующей неделе сын возвращается из армии. Он ничего не знает. Надо как-то помягче. Не могу я с плеча рубануть.
— Ты, ты там был? — она спросила почти шёпотом.
— Да. Не ел весь день и есть не хочу. Давай хоть чаю попьем. А то что-то нехорошо мне, — он повесил пальто, прошел в ванну, вымыл руки. Зашел в их комнату, разделся, аккуратно повесив костюм, и уже в домашней одежде вышел на кухню.
Руки Тамару слушались плохо. С той женщиной он больше двадцати лет прожил. Вот, сын из армии возвращается.
— Том, да ты что? Ну, он хоть и взрослый, а для меня мой ребёнок. Не могу я в первый же день его так оглаушить. Сама пойми.
— Что же теперь будет? — голос её звучал глухо.
— Ну, пока несколько дней придётся пожить там. Это когда он придет. А там как-нибудь объясню ему всё. Тома? Ну что ты? Никуда я от вас не уйду. Что я, мальчишка какой! Только душу мне не тяни. И так тяжко. Мне, думаешь, легко своего родного сына так обманывать? С души
Ах, ночь была! Какая эта ночь была! Что до рассвета не хватило времени.
— Том, ну ты мне котомку-то как на войну не собирай. Там же какая-никакая одежда есть. Ну, не новая. Да, думаю, недолго. Перебьюсь. Придет. Встретим. А через день другой выберу момент, поговорю.
Тамара стояла в спальне, вполуха слушая Николая. Взгляд остановился на ящичке, где хранились носовые платки. Она достала не новый, но выстиранный и старательно отутюженный носовой платок, капнула на него своими духами, этот запах так ему нравится: " Коля, ну хоть платок-то носовой чистый возьми". Подошла к нему, черные волосы рассыпаны по плечам, тонкая ночная сорочка сползла с плеча. Прижалась, вдыхая его запах, подняла на него блестящие чёрные глаза: "Платочек-то вот", — и положила его в карман костюма.
— Ладно. Машина ждет. Вечером, значит, чтобы позвонила в кабинет. Ну, пока.
Оставшись одна, Тома подошла к кухонному окну. Вот он вышел из подъезда, подошел к дверке "Волги", открыл…
— Если посмотрит на окна, то вернётся, — загадала про себя.
Он придержал рукой дверку, наклонился, поставил на сиденье портфель. Сердце у Тамары стучало гулко, комок в горле не давал ни вздохнуть, ни выдохнуть.
— Нужна-то я ему… — оконное стекло холодило разгорячённый лоб.
Всё также придерживая дверку, он распрямился, поднял голову и стал приглядываться к блеску оконных стёкол. Потом поднял руку, чуть махнул, сделал вид что кашлянул и сел в машину.
Тамара сидела возле батареи. Её трясло то ли от оконного холода, то ли душа не в силах была выдержать напряжение.
— Да какой там расчёт!? Люблю я его! Люблю… — и слёзы ручьями катились по её смуглым щекам.
— Мам, в садик опоздаем, — Леночка, хлопая большими зелёными глазами, стояла возле косяка кухонной двери.
— Умывайся, доченька. Давай. И, правда, уже много время.
В ванне зажурчала вода. Тамара намочила кухонное полотенце, приложила к лицу.
— Мам, дядя Коля мне ещё вечером велел, чтоб я тебе если что, то сказала…
— Наташенька, что? Что? Что "если что"?
— Ну, я думаю, что вот счас и есть "если что". Он сказал, что возвращаться не будет.
Сердце у Тамары оборвалось.
— Возвращаться не будет, потому что никуда не уходит. Вот. Должен же он сына встретить? Ну, как ты не понимаешь?
Слёзы текли так, что при всем желании остановить их Тамара ничего поделать не могла. "Ну, вот. Наверное, это и есть истерика. Да, русской бабе только в истерику и впадать… А я хохлуша", — она поискала глазами часы.
— Девочки, девочки, давайте быстрее. Уже опаздываем, — умылась, чуть подкрасила припухшие губы. А больше ничего и не требовалось. Длинные чёрные ресницы и под стать им, будто кисточкой художника выписанные брови, да от слёз опухшие веки. Какая уж краска.
В детской раздался плачь.