Женский декамерон

Вознесенская Юлия Николаевна

— Ой, девочки, прекратите этот бред, а то я сейчас быстро напишу листовки и начну среди вас распространять! — взмолилась Галина. — Невозможно слушать.

— Ну да, ты, Галина, вражеские голоса слушаешь, ты по-другому думаешь. Неужели ты думаешь, хоть где-нибудь в мире радио Правду говорит? — отрезала Ольга. — Я вот никому давно не верю! А что на нас все вокруг напасть хотят — в это я верю. Иначе зачем бы нашему правительству столько оружия? Вот у нас судостроительный завод, и мы-то знаем, сколько там для войны всего делается. Хоть и считается, что продукция у нас мирная.

А Неля вздохнула:

— Я,

женщины, войны больше всех вас боюсь, наверное. И потому, что пережила страшное, и потому, что от природы трусиха. Я тоже так думаю, что и продовольственные наши трудности, и нехватка жилья — это все из-за империалистов. Тут, Галина, вы меня никакими рассуждениями о демократии не переубедите. Ольга права: пусть не будет самого необходимого, мы все выдержим, но пусть нас от войны защитят. А все же одну вещь я бы хотела получить из-за границы: непромокаемые трусики для малышки! Правда, мне обещали в одной семье: они тоже у кого-то взяли, где ребенок подрос. А сейчас у них мальчику уже год, так что скоро они нам их отдадут. Это такая удобная вещь особенно для прогулок! Одного я только не пойму, у них там за границей все есть, зачем им-то на нас нападать?..

Разговор перешел с политики на трусики для детей и возникшее было напряжение спало. Когда же все успокоились по поводу отсутствия в стране пластиковых трусиков, сосок, детского крема и выяснили, что крем можно с успехом заменять кипяченым растительным маслом, а хороших сосок полно в Таллинне и можно за ними съездить в выходные дни по недорогой туристской путевке, настроение опять у всех поднялось.

Тут повела рассказ Валентина.

История четвертая,

рассказанная номенклатурщицей Валентиной. Это повесть о девушке, взявшей на себя огромный материнский труд

Нас в семье было четыре сестры. Самая старшая Катя жила в рабочем поселке под Кривым Рогом, я в Ленинград давно перебралась, третья сестра окончила медицинский и работает врачом в Магадане, а младшая Люба училась. У Кати, нашей старшей, муж был хороший человек, пока не заболел внезапно тромбофлебитом. Отняли у него ногу, а он с горя пить начал. Детей у них было семеро, в провинции это еще не редкость, так много детей иметь. Из всех четырех сестер Катя была самая неудачливая. Жили они бедно, с такой-то оравой, а тут еще мужнина болезнь и пьянство. Остальные сестры, как видите, благополучные были.

А самой талантливой из нас Люба считалась. Она еще девочкой научилась хорошо шить и рисовать, она сама изобретала платья себе и нам, сестрам. Выдумает фасон, нарисует, а потом сама и сошьет. И мечтала она стать художником по дамскому платью, модельером. Поступила в Текстильный институт, правда, на заочное отделение. Она бы и на дневное по конкурсу прошла, но рано вышла замуж, а муж жил в Пскове. У него там дом был, от родителей остался. Думали они с Любой со временем его продать и купить домик поменьше под Ленинградом. А пока жили в Пскове. Люба работала в ателье и училась в своем институте, а Гриша шоферил. И все бы у них со временем выровнялось, но случилось беда с Катей, и эта-то беда повернула Любину жизнь совсем в другую сторону.

Вдруг получаем мы, сестры, телеграммы, что умер Катин муж. Ну, мы послали ей денег на похороны, письма сочувственные, а поехать не смогли, далеко — у кого работа, у кого ребята. И вдруг следом, через месяц какой-то с небольшим, получаем еще телеграммы от соседей Катиных: «Ваша сестра Катерина скоропостижно скончалась. Приезжайте на похороны и за детьми».

Сорвались мы все со своих мест, я, Люба и Нина, что врачом работает. Приехали,

Катю похоронили. Она, соседи рассказывали, с отчаяния померла — как жить-то дальше с семью детьми? Одной, без мужней поддержки? Вот и не выдержала. А дети мал-мала меньше: старшему мальчику десять лет, а дальше идут почти погодки, и младшей девочке всего два года. Ну, похоронили мы Катю, вернулись в дом справлять поминки и решаем, что дальше с детьми делать? А они в другой комнате сбились в кучку, будто чувствуют, что судьба их решается.

О младших разговор простой: мы с Ниной решили, что девочку возьму я, а она мальчика трехлетнего. Больше нам не поднять. А старших надо в детский дом сдавать. Беда только, что придется разлучить детей: девочки в один детдом пойдут, мальчики — в другой, а старшего в интернат согласились взять. Мы с Ниной и мужьями нашими обсуждаем все это, а Люба, младшая наша, сидит и слезами обливается. Ничего решить она не может, она без мужа приехала. Так мы ее слезы понимаем. И вдруг Люба встает из-за стола, подходит к дверям той комнаты, где сидели дети, смотрит на них долго, а потом вдруг возвращается к нам и говорит:

— Ниночка, Валюта! Нельзя их разлучать. Подумайте, как они еще и это переживут, потеряв сразу и отца, и мать? Давайте подумаем, как сделать так, чтобы им не разлучаться?

Мы в семье привыкли смотреть на Любу как на ребенка. Нина на нее даже рассердилась:

— Тут серьезный вопрос решается, а ты с глупостями пристаешь. Как же им не разлучаться, когда такая беда? Кто их возьмет всех вместе? Я не могу, у меня своих уже двое, а еще муж и работа. Валентина тоже не может, у нее работа ответственная. Ты, что ли, ораву эту воспитывать будешь? Так у тебя еще и своего ребенка нет, ты и не понимаешь, что это такое — детей растить. Помолчи уж, пока взрослые о деле говорят!

А Люба вдруг и говорит:

— Ты права, Ниночка. Надо мне всех семерых брать, пока своих детей и забот нет.

— С ума сошла! Ты же всего год как замужем! Да тебя твой Гриша и с одним на порог не пустит.

— Я ему телеграмму пойду сейчас дам, пусть решает, нужны мы ему все вместе или не нужны.

И пошла наша дурочка, и дала такую телеграмму: «Решила взять детей Кати себе. Если хочешь жить со мной дальше, приезжай за нами». Гриша, получив такую телеграмму, глазам не поверил. Побежал он на переговорный пункт и заказал телефонный разговор с Кривым Рогом, вызвал Любу. Она ему по телефону подтвердила, что хочет взять всех семерых. Гриша думал три дня, а на четвертый явился в Кривой Рог и забрал свое внезапно выросшее семейство.

Мы с Ниной деньгами помогали, конечно, но думали, что Любы надолго не хватит: позабавится, увидит, что не так это просто — растить семерых, и оставит свою затею. Сердились на нее мы очень: ведь придется решать заново судьбу детей. Дети-то первыми и будут страдать. Но вышло иначе. Год проходит, второй, а Люба только крепче к детям привязывается. И они, бедняжки, ожили; последние-то годы у них тяжелые были, пока отец болел, пил, а мать переживала. А тут новая молодая мама, веселая, добрая. Они без ума от «мамы Любы», так и виснут на ней с утра до вечера. Старшие помогают ей по дому, за младшими приглядывают. Но жить Любе, конечно, очень непросто. Учебу пришлось бросить, работу в ателье тоже. Устроилась она уборщицей в учреждение неподалеку от дома — и деньги какие-то для семьи, и время остается для работы по дому. Гриша тоже к детям привык, но уж работать ему приходится на полторы ставки и еще постоянно искать приработок. От государства никакой помощи, потому что детей усыновить Любе с Гришей не разрешили, мол, и сами еще на ногах не стоят, а только назначили их опекунами: «Можете детей содержать — содержите. А если нет, то сдавайте в детский дом». А пенсия за родителей — на нее на семь ртов и хлеба на месяц не купишь.