Женский портрет
Шрифт:
– Вы же утверждаете, что она его любит?
– Любит, но иначе. Сначала она любила его так, и тогда она, наверное, вышла бы за него замуж; но в то время жив был еще ее муж. А к тому времени, когда мосье Мерль, не смею сказать, отправился к праотцам, поскольку таковых у него никогда не имелось… ее отношения с Озмондом были уже не те и она стала намного честолюбивее. Тем более что она никогда, – продолжала графиня, предоставляя Изабелле возможность потом, при воспоминании об этом, трагически морщиться, – никогда не обольщалась насчет его так называемой незаурядности. Она надеялась выйти замуж за кого-нибудь из великих мира сего, это всегда было ее заветной мечтой. Она выжидала, выслеживала, расставляла сети и молила судьбу, и все попусту. В общем, я ведь не назвала бы мадам Мерль удачливой. Не знаю, чего еще она в жизни добьется, но пока ей особо похвастаться нечем. Единственная ее удача – не считая, конечно, того, что она знает всех на свете и может месяцами гостить то тут, то там и не тратиться, – это ваш брак с Озмондом. Да, это дело ее рук, моя дорогая, и напрасно у вас такой вид, будто вы в этом сомневаетесь. Я не спускала с них глаз годы и годы, я знаю все… решительно все. Говорят, у меня в голове ветер, но там вполне хватило ума, чтобы уследить за
– Нет, нет, мать выдала себя, – сказала Изабелла; в лице ее уже не осталось ни кровинки. – Она выдала себя при мне несколько дней назад, но я не поняла. Пэнси как будто представилась возможность сделать блестящую партию, но из этого ничего не вышло, и она так была удручена, что почти сбросила маску.
– Тут поневоле сбросишь! – вскричала графиня. – Самой ей ужасно не повезло, и она решила – пусть хотя бы ее дочь все наверстает.
При словах «ее дочь», которые гостья произнесла как нечто само собой разумеющееся, Изабелла вздрогнула.
– Это так невероятно! – прошептала она, словно забыв, потрясенная всем услышанным, что история эта имеет прямое отношение к ней самой.
– Только смотрите, не ополчитесь на ни в чем неповинную девочку! – продолжала графиня. – Происхождение у нее прискорбное, но все равно она очень хорошая. Я всей душой привязана к Пэнси. Не потому, конечно, что она ее, а потому, что теперь стала вашей.
– Да, она стала моей. И как же, наверное, несчастная страдала, видя, что я… – вскричала Изабелла, заливаясь при мысли об этом краской.
– Не думаю, что она страдала, думаю, напротив, ликовала. Женитьба Озмонда пришлась ее дочери как нельзя более кстати. До того она жила в какой-то убогой дыре. А знаете, на что рассчитывала мать Пэнси? Что девочка окажется настолько вам по сердцу, что вы о ней позаботитесь. Озмонд, разумеется, не мог дать за ней приданое. У него не было ни гроша, но вам это все, конечно, известно. Ах, моя дорогая, – воскликнула графиня, – зачем только вы унаследовали эти деньги! – Тут она замолкла, словно увидела в лице Изабеллы нечто неожиданное. – Только, пожалуйста, не заявляйте мне сейчас, что вы все равно дадите за ней dot. [175] С вас ведь станется. Но я отказываюсь в это верить. Да не старайтесь вы быть такой неслыханно хорошей, не сдерживайте себя, будьте сами собой, выпустите когти. Ну разозлитесь, что ли, в кои-то веки, облегчите душу!
175
приданое (фр.).
– Поразительная история. Мне, вероятно, следует это знать, – к сожалению, – сказала Изабелла. – Я очень вам признательна.
– Оно и видно! – вскричала с язвительным смешком графиня. – Не знаю, признательны вы мне или нет, но я никак не ожидала, что вы так к этому отнесетесь.
– А как я должна была отнестись? – спросила Изабелла.
– Ну, я сказала бы, как женщина, которую использовали в чужих интересах. – Изабелла ничего на это не ответила, она просто молча слушала, и графиня продолжала: – Они всегда были неразрывно друг с другом связаны, так все и осталось, даже после того, как то ли она с ним порвала, то ли он с ней. Но он всегда значил для нее больше, чем она для него. Когда их веселый карнавальчик подошел к концу, они договорились, что предоставят друг другу полную свободу, но при этом будут всеми способами друг другу помогать. Вы можете спросить у меня, откуда я это знаю. А знаю я потому, что видела, как они себя вели. И смотрите, насколько женщины благороднее мужчин! Она приискала Озмонду жену, а он ради нее мизинцем не пошевелил. Она хлопотала ради него, злоумышляла ради него, страдала ради него, даже раздобывала ему не раз деньги, а в результате он от нее устал. Она что-то наподобие застарелой привычки, минутами нужна ему, но в общем-то он прекрасно мог бы без нее обойтись. И в довершение всего ей это теперь известно. Так что вам незачем ревновать, – добавила шутливо графиня.
Изабелла снова поднялась с дивана, она была вся разбита, ей нечем было дышать; в голове мутилось от услышанного.
– Я очень вам признательна, – повторила она. И потом вдруг совсем другим тоном добавила: – А откуда вы все это знаете?
Графиню не столько, по-видимому, обрадовало выражение признательности, сколько раздосадовал вопрос. Посмотрев вызывающе прямо в глаза своей собеседнице, она воскликнула:
– Будем считать, что я все это выдумала! – Она тоже внезапно переменила тон и, положив Изабелле на плечо руку, сказала, блеснув своей понимающей язвительной улыбочкой. – Ну, откажетесь вы теперь от поездки?
Чуть заметно вздрогнув, Изабелла отошла от нее, но вдруг почувствовала такую слабость, что вынуждена была облокотиться о камин. Закрыв глаза, с побелевшими губами, она стояла так несколько секунд, потом опустила свою закружившуюся голову на руку.
– Напрасно я вам это рассказала… вот до чего я вас довела! –
– Я должна увидеться с Ральфом! – тихо сказала Изабелла без негодования, без гнева, без всех тех чувств, которые надеялась возбудить в ней ее золовка, просто голосом, исполненным глубочайшей печали.
52
Поезд на Париж через Турин отправлялся вечером; как только графиня удалилась, Изабелла сейчас же призвала свою преданную, неболтливую, расторопную горничную и коротко, деловито с ней посовещалась. После чего (если не считать путешествия) она думала только об одном; ей надо перед отъездом навестить Пэнси. От нее она отвратиться не должна. Она ни разу еще не навестила свою падчерицу – Озмонд дал понять, что пока это преждевременно. В пять часов вечера карета Изабеллы остановилась на узенькой улице поблизости от площади Навона перед высокой дверью, и благодушная, услужливая монастырская привратница впустила ее. Изабелла бывала в обители и раньше: приезжала вместе с Пэнси повидать благочестивых сестер. Она знала, что монахини доброжелательны, что в просторных комнатах чисто и светло, а в монастырском саду все предусмотрено, чтобы летом было тенисто, а зимой – солнечно. Тем не менее ей чем-то неприятно было это место, чем-то оно задевало, чуть ли не пугало ее; ни за что на свете не согласилась бы она провести там ночь. Сегодня обитель больше чем когда-либо напомнила ей благоустроенную тюрьму, ибо не имело смысла притворяться, будто Пэнси вольна оттуда уйти. Это невиннейшее существо предстало нынче перед Изабеллой в неожиданном и зловещем свете, и одним из побочных следствий такого открытия было желание тут же броситься ей на помощь.
Привратница пошла доложить, что к милой барышне пожаловала посетительница, оставив Изабеллу дожидаться в монастырской приемной – большом холодном помещении с новой на вид мебелью, огромной, блещущей белизной незатопленной кафельной печью, разнообразными восковыми цветами под стеклом и гравюрами религиозного содержания на стенах. Когда Изабелла приезжала сюда в прошлый раз, она подумала, этой приемной скорее место в Филадельфии, чем в Риме, но сейчас она не предавалась размышлениям, просто ей показалось, тут очень пустынно и тихо. Не прошло и пяти минут, как привратница возвратилась, и не одна. Изабелла поднялась, ожидая увидеть одну из благочестивых сестер, но к великому удивлению очутилась лицом к лицу с мадам Мерль. Впечатление было поразительное: мадам Мерль все время стояла у нее перед глазами, и теперь, когда она появилась во плоти, это было равносильно тому, что, оледенев от ужаса, внезапно увидеть, как задвигался нарисованный портрет. Целый день Изабелла думала о ее вероломстве, бестрепетности, ловкости, о возможных ее страданиях; и все, что было в этом темного, вдруг озарилось светом, когда она вошла. Одно то, что мадам Мерль была здесь, уже служило чудовищной уликой, собственноручной подписью, страшным вещественным доказательством из тех, что предъявляют в суде. Изабелла почувствовала полное изнеможение; если бы ей нужно было сразу же заговорить, скорей всего, она не смогла бы. Но она не испытывала в этом нужды; более того, у нее было такое чувство, что ей решительно нечего сказать мадам Мерль. Впрочем, при общении с этой дамой вы решительно ни в чем не испытывали нужды, ее уменье держаться с успехом восполняло любые недостатки не только ее, но и чужие. Сегодня, однако, она была не такая, как всегда; она медленно вошла следом за привратницей, и Изабелла мгновенно ощутила, что мадам Мерль едва ли может рассчитывать на обычную свою находчивость. Случай и для нее был из ряда вон выходящий и, видно, она решила вести себя так, как подскажут обстоятельства. Это придало ее лицу непривычно серьезное выражение; она даже не попыталась улыбнуться, и хотя Изабелла прекрасно понимала, что мадам Мерль более чем когда-либо играет роль, никогда еще поразительная женщина не казалась ей такой естественной. Она оглядела свою молодую приятельницу с головы до ног, но без неодобрения, без вызова, даже, пожалуй, со своего рода холодной благожелательностью, в которой и намека не было на их последний разговор, словно хотела подчеркнуть различие: тогда она была раздосадована, теперь примирилась.
– Вы можете оставить нас одних, – сказала она привратнице. – Минут через пять эта дама вызовет вас колокольчиком. – Затем повернулась к Изабелле, которая, заметив все вышесказанное, вообще перестала что-либо замечать; взгляд ее блуждал так далеко, как позволяли пределы комнаты. Она предпочла бы никогда больше не видеть мадам Мерль. – Вы удивлены, застав меня здесь, и, боюсь, скорей всего неприятно, – продолжала та. – Вам непонятно, наверное, зачем я сюда явилась, как будто я постаралась опередить вас. Каюсь, я поступила опрометчиво, мне следовало бы попросить у вас позволения. – Мадам Мерль говорила без малейшей попытки иронизировать, просто и мягко. Но, далеко отнесенная волной в море недоумения и боли, Изабелла не взялась бы определить, с какой целью это было сказано. – Я пробыла очень недолго, – продолжала мадам Мерль, – то есть пробыла очень недолго у Пэнси. Я пришла навестить ее, потому что мне сегодня пришло в голову, как ей, наверное, одиноко и даже тоскливо. Юной девушке, возможно, все это и на пользу. Я, признаться, почти ничего не знаю о юных девушках и не берусь утверждать. Как бы то ни было, здесь довольно уныло. Вот я и приехала… на всякий случай. Я, конечно, не сомневалась, что и вы к ней приедете, и ее отец; но никто ведь не говорил мне, что всем остальным ее посещать нельзя. Милейшая сестра… постойте, как же ее имя… мадам Катрин ничего не имела против. Я пробыла у Пэнси минут двадцать, у нее прелестная комнатка, ничуть не напоминает монастырскую келью – фортепьяно, цветы. Она так чудесно там все расставила, с таким вкусом; конечно, меня это не должно касаться, но мне стало легче после того, как я побывала у Пэнси. Даже горничная к ее услугам, если она пожелает; но, разумеется, у нее нет здесь повода наряжаться. Она ходит в скромненьком черном платье и так в нем прелестна. Затем я зашла к мадам Катрин, у нее тоже прекрасная комната. Верите ли, я не усмотрела в бедняжках ничего монашеского. У мадам Катрин стоит ну прямо-таки кокетливый туалетный столик и на нем что-то чрезвычайно похожее на флакон одеколона. Она так чудесно говорит о Пэнси, говорит, что ее пребывание здесь для них величайшее счастье, что Пэнси неземной ангел и даже для самых почтенных из них может служить образцом. Я уже собиралась уходить, но в этот момент привратница доложила, что к синьорине приехала дама. Конечно, я сразу же поняла, что это вы, и попросила позволения у мадам Катрин встретить вас вместо нее. Мадам Катрин… не скрою от вас… долго колебалась, сказала, что следует известить настоятельницу, очень важно, чтобы с вами обошлись с должным уважением. Я посоветовала ей не беспокоить настоятельницу и даже спросила, а как, по ее мнению, обойдусь с вами я.