Женский портрет

Джеймс Генри

– И вот что еще я хотел сказать вам. Я ни о чем вас не просил – даже вспомнить обо мне когда-нибудь; оцените хотя бы это. Но мне хотелось бы попросить вас о небольшой услуге. Я вернусь домой не раньше как через несколько дней. Рим восхитителен, для человека в моем состоянии духа нет места лучше. Я знаю, что и вам жаль с ним расставаться, но вы правы, поступая так, как того хочет ваша тетушка.

– Она вовсе этого и не хочет, – вырвалось невольно у Изабеллы.

Озмонд собрался уже ответить ей в тон, но, видно, передумал и просто сказал:

– Очень похвально, что вы решили сопровождать вашу тетушку. Очень похвально. Всегда поступайте так, как подобает, я приветствую это всей душой. Простите мне мой наставительный тон. Когда вы узнаете меня лучше, вы увидите, как благоговейно я отношусь к соблюдению приличий.

– Но вы не слишком привержены условностям? – спросила его Изабелла очень серьезно.

– Как мило это у вас прозвучало. Нет, я не привержен условностям, я их в себе воплощаю. Вам это непонятно? – Он помолчал, улыбаясь. Как бы мне хотелось вам это объяснить! – Затем с внезапной проникновенной покоряющей искренностью он взмолился: – Возвращайтесь поскорее!

Нам еще столько всего нужно с вами обсудить.

Изабелла стояла перед ним, не поднимая глаз.

– Вы просили меня о какой-то услуге?

– Перед отъездом из Флоренции навестите, пожалуйста, мою дочурку. Она там совсем одна на нашей вилле; я решил не отправлять ее к сестре, мы с ней слишком во многом расходимся. Передайте моей девочке, пусть непременно любит своего не очень счастливого отца, – проговорил Гилберт Озмонд с нежностью.

– Я с радостью ее навещу, – ответила Изабелла. – И передам ей ваши слова. А теперь еще раз до свидания.

Не задерживаясь больше, Озмонд почтительно откланялся. После его ухода она с минуту продолжала стоять, озираясь, потом, поглощенная своими мыслями, медленно опустилась в кресло. Так она и сидела до прихода своих спутников, сложив на коленях руки, устремив взгляд на уродливый ковер. Ее волнение – а оно не уменьшалось – было очень глубоким, очень затаенным. То, что произошло, не представлялось ей неожиданным, вот уже неделю как, забегая вперед, воображение готовило ее к этому, но в нужную минуту она растерялась и изменила своему высокому принципу. Душевные движения нашей юной героини сложны, и я могу лишь изобразить их такими, какими они видятся мне, не надеясь убедить вас, что они вполне естественны. Итак, сейчас ее воображение было бессильно, – перед ним расстилалось некое смутно видимое пространство, которое ему было не одолеть, – этот последний неясный отрезок пути казался трудным, даже чуть-чуть коварным, как в зимние сумерки поросшее вереском болото. И все же он был неминуем.

30

Назавтра Изабелла в сопровождении своего кузена вернулась во Флоренцию, и Ральф Тачит, тяготившийся, как правило, стеснительным железнодорожным распорядком, остался очень доволен часами, проведенными в поезде, уносившем его спутницу прочь от города, отмеченного отныне печатью Гилберта Озмонда, – часами, которые должны были послужить вступлением к обширной программе путешествий. Мисс Стэкпол к нашим друзьям не присоединилась, ей хотелось побывать в Неаполе, и она собиралась осуществить свое желание при содействии мистера Бентлинга. До намеченного миссис Тачит для отъезда, приходившегося на 4 июля, Изабелла располагала во Флоренции тремя днями и последний из них решила посвятить выполнению своего обещания – проведать Пэнси Озмонд. Однако ей чуть было не пришлось изменить свое намерение в угоду мадам Мерль. Дама эта по-прежнему гостила в Каза Тачит, но и она должна была вот-вот покинуть Флоренцию и перебраться в старинный замок в горах Тосканы, принадлежавший одному из знатнейших итальянских семейств, знакомство с которым (по словам мадам Мерль, она знала владельцев замка «с незапамятных времен») стало казаться Изабелле поистине великой честью, после того как благодаря любезности мадам Мерль она получила возможность полюбоваться фотографиями сего величественного, прорезанного бойницами обиталища. Она сказала счастливой избраннице, что мистер Озмонд просил ее проведать его дочь, но не сказала, что, кроме этого, он объяснился ей в любви.

– Ah, comme cela se trouve! [124] – воскликнула мадам Мерль. – Я и сама подумываю, что хорошо было бы перед отъездом из Флоренции заехать хотя бы на полчаса к этой девочке.

– В таком случае мы можем отправиться туда вдвоем, – ответила рассудительно Изабелла: «рассудительно» – поскольку сказано это было без всякого воодушевления. Она думала совершить свое маленькое паломничество одна; ей было бы это больше по душе, однако из уважения к своей приятельнице она готова была пожертвовать владевшим ею мистическим чувством.

124

Такое совпадение! (фр.).

Но эта мудрая особа тут же заметила:

– Впрочем, с какой стати мы поедем туда вдвоем, когда и вам и мне надо столько еще успеть за оставшиеся часы.

– Прекрасно, тогда я отправлюсь одна.

– Я не убеждена, что вам можно отправиться одной в дом красивого холостяка. Правда, когда-то он был женат, но очень давно.

Изабелла посмотрела на нее с изумлением.

– Но какое это имеет значение, раз мистера Озмонда во Флоренции нет?

– Они могут не знать, что его нет.

– Они? Кого вы имеете в виду?

– Всех. Хотя, пожалуй, это не столь уж существенно.

– Но вы ведь собирались туда, почему же мне нельзя?

– Потому что я старая мегера, а вы прелестная молодая женщина»

– Допустим, но ведь обещали не вы?

– Не слишком ли серьезно вы относитесь к своим обещаниям? – спросила чуть-чуть насмешливо старшая из собеседниц.

– Я отношусь к ним очень серьезно. Вас это удивляет?

– Нет, вы правы! Очевидно, вы в самом деле хотите быть доброй к этой девочке?

– Хочу этого всей душой.

– Тогда поезжайте проведайте ее, и будем надеяться, что никто ничего не пронюхает. Скажите ей, что если бы к ней не приехали вы, то приехала бы я. А впрочем, – добавила мадам Мерль, – не говорите, не стоит. Ей это безразлично.

Когда Изабелла на виду у всех в открытом экипаже следовала извилистым путем на вершину холма к дому мистера Озмонда, она с недоумением спрашивала себя, что означает брошенная ее приятельницей фраза: никто ничего не пронюхает. Изредка, через большие промежутки времени, дама эта, которая, как правило, избегала опасных проливов и без околичностей держала курс в открытое море, роняла двусмысленное замечание, брала фальшивую ноту. Ну, могут ли

задевать Изабеллу Арчер пошлые суждения каких-то неведомых ей людей, и неужели мадам Мерль предполагает, что она вообще способна делать то, что надо делать тайком? Нет, этого не может быть, она хотела сказать что-то другое – что в предотьездной спешке не удосужилась объяснить. Когда-нибудь Изабелла к этому еще вернется, есть такие вещи, в которых она предпочитает полную ясность. Входя в гостиную мистера Озмонда, она услышала, как Пэнси где-то бренчит на рояле; девочка «упражнялась», и Изабеллу порадовало, что она так неуклонно выполняет свой долг. Пэнси не заставила себя ждать, она вошла, одергивая на себе платье, и тотчас же с простодушной серьезностью принялась развлекать гостью. Изабелла провела там полчаса, и все это время Пэнси оставалась на высоте, как маленькая крылатая фея в пантомиме, которая парит с помощью скрытой проволоки, – она не болтала, она поддерживала разговор, проявляя такой же почтительный интерес к делам своей гостьи, какой та любезно проявляла к ее делам. Изабелла не могла на нее надивиться: впервые ей поднесен был к самому носу белоснежный цветок столь искусно выращенного очарования. Как хорошо эту девочку воспитали, думала про себя восхищенная Изабелла, как прекрасно ее направили и отполировали и как удалось при этом сохранить в ней такую простоту, такую естественность, такую невинность! Изабелла любила размышлять над проблемой человеческих характеров и свойств, погружаться, так сказать, в глубину непостижимой тайны личности, и вплоть до этой минуты она позволяла себе сомневаться, действительно ли сей нежный росток столь несведущ? Что это – беспредельная наивность или совершенное владение собой? Притворство ради того, чтобы угодить гостье своего отца, или истинное проявление непорочной натуры? Час, который Изабелла провела в доме мистера Озмонда, в его прекрасных пустынных сумрачных комнатах – окна были затенены, чтобы уберечься от зноя, и в широкие щели то тут, то там заглядывал роскошный летний день, выхватывая своим лучом поблекшие краски, потускневшую позолоту, заставляя их мерцать в густом полумраке, – так вот, свидание ее с юной дочерью хозяина дома исчерпывающе ответило на эти вопросы. Пэнси в самом деле была чистая страница, поверхность безукоризненной белизны, которую удалось сохранить нетронутой. Не было у нее ни ловкости, ни хитрости, ни характера, ни талантов, лишь два-три тончайших инстинкта: умение распознать друга, избежать ошибки, сберечь старую игрушку или новое платье. Но как уязвима была она в своей нежной беззащитности, как легко могла стать жертвой судьбы! У нее не окажется в нужную минуту ни воли, ни решимости бороться, ни сознания своего права постоять за себя, ее легко будет обмануть, легко сломить; ее спасение – лишь в твердом знании, где и к чему прилепиться. Она неотступно сопровождала гостью, которая попросила разрешения снова пройти по всем комнатам, раз или два высказывала свое мнение о произведениях искусства, говорила о своих планах и занятиях, о намерениях своего отца; Пэнси не страдала самомнением, просто ей представлялось уместным сообщить все эти сведения столь высокой гостье.

– Скажите, пожалуйста, – спросила она, – был папа у мадам Катрин? Он обещал, что пойдет к ней, если ему хватит на это времени. Может быть, ему не хватило. Папе нужно, чтобы у него было очень много времени Он хотел поговорить о моем образовании: понимаете, оно еще не закончено. Уж не знаю, что со мной можно делать еще, но мое образование, оказывается, совсем не закончено. Папа как-то сказал мне, что он закончит его сам, ведь учителя, которые последний год, даже два года учат в монастыре взрослых девочек, берут очень дорого. А папа не богат, и мне так не хочется, чтобы он тратил на меня много денег. По-моему, я этого не заслуживаю, я не очень способная, и у меня плохая память. Когда мне рассказывают, я запоминаю хорошо, особенно если это интересно, а вот то, что в книгах написано, я никак не могу запомнить. В монастыре у нас была одна девочка, моя лучшая подруга, ее, как только ей исполнилось четырнадцать лет, взяли из монастыря, чтобы – как это в Англии говорят? – чтобы сколотить ей приданое. Ах, в Англии так не говорят? Но ведь в этом нет ничего дурного, просто я хотела сказать – чтобы сберечь деньги и выдать ее замуж. Может быть, папа тоже хочет сберечь деньги и выдать меня замуж. Выдавать замуж так дорого стоит! – вздохнув, продолжала Пэнси. – Мне кажется, папа мог бы на этом сэкономить. Во всяком случае, я слишком мала, чтобы думать о замужестве, и мне еще ни один джентльмен не нравился, не считая, конечно, папы. Если бы он не был моим отцом, я хотела бы выйти за него замуж. Лучше быть его дочерью, чем женой какого-нибудь незнакомого человека. Я очень по нему скучаю, но не так, как вы могли бы подумать, ведь я очень долго жила без него. Папа всегда был главным образом для каникул. По мадам Катрин я скучаю чуть ли не больше, но вы ему этого не говорите. Вы уже не увидите его? Мне очень жаль. И ему будет очень жаль. Из всех, кто у нас бывает, мне никто так не нравится, как вы. Это не такой уж комплимент, – у нас бывает совсем немного людей. Как любезно было с вашей стороны приехать ко мне сегодня в такую даль, – я ведь всего лишь девочка, и занятия у меня детские. А когда вы забросили свои детские занятия? Мне хотелось бы спросить вас, сколько вам лет, но не знаю, прилично ли это? В монастыре нас учили никогда не спрашивать о возрасте. Мне было бы неприятно сделать что-нибудь такое, чего никто не ждет: это производит плохое впечатление, как будто человек дурно воспитан. Да я и сама… мне и самой не хотелось бы, чтобы меня захватили врасплох. Папа насчет всего распорядился. Спать я ложусь рано. Когда солнце с этой стороны уходит, я иду в сад. Папа строго-настрого велел мне беречься загара. Я всегда любуюсь этим видом, горы так прелестны! В Риме из нашего монастыря видны были только крыши и колокольня. Три часа я играю на рояле. Играю я не очень хорошо. А вы играете? Я так хотела бы вас послушать; папа считает, что мне полезно слушать, когда хорошо играют. Мне Несколько раз играла мадам Мерль – это мне в ней нравится больше Всего: у нее такое мягкое туше. У меня никогда не будет мягкого туше.