Женский портрет

Джеймс Генри

– Итак, вы все-таки решились приехать, – сказала она, протягивая ему руку.

– Да, я приехал вчера вечером и сегодня пополудни справлялся о вас в вашей гостинице. Мне сказали, что вы отправились сюда, и вот я здесь.

– Все наши тоже здесь, – поспешила сообщить Изабелла.

– Я приехал не ради них, – быстро проговорил Озмонд.

Изабелла отвела взгляд; лорд Уорбертон не сводил с них глаз; возможно, он слышал последнюю фразу. Изабелла вдруг вспомнила, что точно то же сказал ей он сам в то утро в Гарденкорте, когда явился просить ее Руки. Слова Озмонда вызвали краску на ее щеках, и воспоминание о Гарденкорте отнюдь не согнало с них румянец. Чтобы никого никому не выдать, она поспешила представить джентльменов друг другу; к счастью, в этот момент с хоров спустился мистер Бентлинг, с истинно британской доблестью расчищая путь для мисс Стэкпол и Ральфа Тачита, следовавших за ним. Мое «к счастью», боюсь, здесь не совсем уместно, ибо, узрев джентльмена

из Флоренции, Ральф Тачит не выказал особого удовольствия. Правда, он не нарушил приличия, не повернулся спиной и лишь заметил Изабелле с должной мягкостью, что вскоре сюда съедутся все ее друзья. Мисс Стэкпол, встречавшая мистера Озмонда во Флоренции, уже имела случай заявить Изабелле, что этот ее воздыхатель ничем не лучше всех остальных – мистера Тачита, лорда Уорбертона, вкупе с парижским ничтожеством, мистером Розьером.

– Не знаю, твоя ли тут вина, – не без удовольствия комментировала она, – но, при всей твоей привлекательности, тобой прельщаются весьма странные люди. Из всех твоих поклонников один мистер Гудвуд внушает мне симпатию, но именно его ты ни во что не ставишь.

– Как вам понравился собор? – осведомился тем временем мистер Озмонд у корреспондентки «Интервьюера».

– Огромен и великолепен, – соблаговолила ответить она.

– Даже чересчур огромен; в нем чувствуешь себя ничтожной пылинкой.

– А как еще может чувствовать себя человек в величайшем из храмов? – спросила она, довольная удачной фразой.

– Несомненно. Именно так и должен чувствовать себя везде тот, кто и сам есть ничтожество. Но, на мой вкус, чувствовать себя ничтожеством так же тягостно в церкви, как и в любом другом месте.

– О, вам, действительно, следует быть папой! – воскликнула Изабелла, припоминая кое-какие его прежние речи.

– Ничего не имею против! – ответил Гилберт Озмонд.

Меж тем лорд Уорбертон подошел к Ральфу Тачиту, и они отошли в сторону.

– Что это за господин беседует с мисс Арчер? – спросил он.

– Некто Гилберт Озмонд; он живет во Флоренции, – ответил Ральф.

– А что он еще?

– Ровным счетом ничего. Ах да! Он – американец. Я как-то всегда забываю об этом: уж очень непохож.

– Мисс Арчер с ним давно знакома?

– Около месяца.

– И он ей нравится?

– Она как раз пытается себе это уяснить.

– Думаете, она способна?…

– Уяснить себе? – спросил Ральф.

– Увлечься им?

Вы хотите сказать – принять его предложение.

– Да, – подтвердил лорд Уорбертон после паузы – Именно эту ужасную возможность я имел в виду.

– Пожалуй, нет, если оставить ее в покое, – ответил Ральф.

Его светлость с удивлением уставился на него, стараясь понять.

– Значит, мы должны быть немы?

– Как могила. А там что будет, то будет, – добавил Ральф.

– Но она может сказать «да»!

– Но она может сказать «нет»!

Лорд Уорбертон помолчал, затем начал снова:

– Он, что же, чрезвычайно умен?

– Чрезвычайно, – сказал Ральф.

Лорд Уорбертон задумался.

– А сверх этого?

– А что еще вам нужно? – вздохнул Ральф.

– Вы хотите сказать – что ей еще нужно?

Ральф взял его под руку: пора было возвратиться к остальным.

– То, что мы с вами можем дать, ей не нужно.

– Ну, если она отвергает даже вас!.. – великодушно посочувствовал его светлость, когда они двинулись к остальным.

28

Вечером следующего дня лорд Уорбертон вновь отправился в гостиницу навестить своих друзей, но ему сказали, что они уехали в оперу. Он поспешил за ними следом, полагая, что при непринужденности итальянских нравов вполне может нанести им визит в ложе, и, войдя в театр – один из второразрядных, – тут же принялся оглядывать большой, голый, тускло освещенный зал. Первый акт как раз кончился, и ничто не мешало ему в этом занятии. Обозрев два или три яруса лож, он наконец в одной из лучших увидел знакомый женский профиль. Мисс Арчер сидела лицом к сцене, наполовину скрытая портьерой; рядом откинулся в кресле Гилберт Озмонд. В ложе они, по-видимому, были одни, их спутники, наверное, воспользовались антрактом и поспешили окунуться в относительную прохладу фойэ. Лорд Уорбертон стоял, устремив взгляд на занимавшую его пару, и раздумывал, следует ли ему подняться в ложу, нарушив тем самым идиллию. Вдруг ему показалось, что Изабелла его заметила, и это решило дело. Она не должна думать, будто он намеренно ее избегает! Поднимаясь по лестнице, он столкнулся с медленно спускавшимся Ральфом; цилиндр его уныло глядел вниз, руки по обыкновению были засунуты в карманы.

– Я только что увидел вас в партере и вот иду к вам. Мне адски одиноко, не с кем словом перемолвиться, – сказал он вместо приветствия.

– Помилуйте! А приятнейшее общество, которое вы только что покинули?

– Вы имеете в виду мою кузину? Она занята своим гостем, и я ей ни к чему. Ну, а мисс Стэкпол с Бентлингом отправились в кафе лакомиться мороженым: мисс

Стэкпол до него большая охотница. Этим двум я, по-моему, тоже ни к чему. Опера ужасная: певицы похожи на прачек, а голоса у них павлиньи. Они нагнали на меня смертельную тоску.

– Так возвращайтесь в гостиницу, – предложил лорд Уорбертон.

– Оставив мою прелестную кузину в этом мрачном месте? А кто будет ее стеречь?

– Но у нее, кажется, нет недостатка в друзьях.

– Тем больше оснований ее стеречь, – возразил Ральф все в том же наигранно-меланхолическом тоне.

– Если вы ей ни к чему, то я, надо думать, и подавно.

– Вы – другое дело. Подымитесь в ложу и побудьте там, а я тем временем немного пройдусь.

Когда лорд Уорбертон вошел в ложу, Изабелла встретила его с таким радушием, словно он был ее старинный закадычный друг, и он несколько смешался, не понимая, зачем ей понадобилось вторгаться в столь чуждую для себя область. Он раскланялся с мистером Озмондом, который был представлен ему накануне, а сейчас, при появлении его светлости, тотчас устранился и замолчал, как бы давая понять, что те темы, каких могут коснуться в беседе лорд Уорбертон и мисс Арчер, вне его компетенции. Лорда Уорбертона же поразило, что здесь, в театре, мисс Арчер вся так и сияла и была даже несколько возбуждена; впрочем, может быть, он и ошибался: такая девушка, как Изабелла, – при живости ее глаз и стремительности движений – всегда казалась полной огня. Да и разговор ее не наводил на мысль о душевном смятении: она осыпала его изысканными, хорошо обдуманными любезностями, которые явно показывали, что ум и находчивость ей ни в коей мере не изменили. Бедный лорд Уорбертон был совершенно ошеломлен! Она решительно – настолько, насколько это доступно женщине, – отвергла его; зачем же теперь пускать в ход все эти ухищрения и уловки, зачем прибегать к этому тону «заглаживания-привораживания»? В ее голосе проскальзывали нежные нотки, но с какой стати испытывать их на нем? Антракт кончился, ложа заполнилась; со сцены вновь зазвучала знакомая, плоская, ничем не примечательная опера. В обширной ложе нашлось место и для лорда Уорбертона – правда, в дальнем и темном углу. С полчаса он томился за спиной Озмонда, который, уперев локти в колени и подавшись вперед, сидел прямо за Изабеллой. Из своего погруженного во тьму угла лорд Уорбертон ничего не слышал и ничего не видел, кроме точеного профиля молодой женщины, вырисовывавшегося в полумраке зрительного зала. Кончился второй акт, но в ложе никто не двинулся с места. Мистер Озмонд беседовал с Изабеллой, а лорд Уорбертон по-прежнему оставался в своем кресле; однако некоторое время спустя он поднялся и простился, пожелав дамам приятного вечера. Изабелла не стала его удерживать, и это снова вызвало в нем недоумение. Почему она так старательно подчеркивает в нем то, что не имеет никакого значения, и не желает ничего знать о том, что поистине значительно? Он рассердился на себя за это свое недоумение, а затем на то, что позволяет себе сердиться. Музыка Верди доставляла ему мало удовольствия; он покинул театр и, не помня дороги домой, еще долго блуждал по извилистым, впитавшим в себя столько трагедий римским улицам, свидетелям печалей куда более безысходных, чем та, которую испытывал он.

– Что представляет собой этот господин? – спросил Озмонд у Изабеллы, когда тот откланялся.

– Безупречный джентльмен. Разве вы не видите?

– Он владеет чуть ли не половиной Англии – вот что он собой представляет, – вмешалась Генриетта. – И эти англичане еще толкуют о свободе!

– Так он помещик? Вот счастливец! – воскликнул Гилберт Озмонд.

– Счастливец? Потому что владеет несчастными бедняками? – возмутилась мисс Стэкпол. – Да, он владеет своими арендаторами, а у него их тысячи. Владеть чем-нибудь, конечно, приятно, но с меня достаточно неодушевленных предметов. Я не жажду распоряжаться живыми людьми из плоти и крови, их умами и душами.

– Одной душой, по крайней мере, вы, по-моему, владеете, – шутливо заявил мистер Бентлинг. – Вряд ли Уорбертон так распоряжается своими арендаторами, как вы мной.

– Лорд Уорбертон придерживается очень передовых взглядов, – сказала Изабелла. – Он радикал, и притом твердокаменный.

– Ну, что у него твердокаменное, так это стены вокруг замка. А парк обнесен железной решеткой, миль тридцать в окружности, – пояснила Генриетта специально для сведения Озмонда. – Хотела бы я свести его с нашими бостонскими радикалами. [116] Они бы ему показали!

116

Бостонские радикалы. – Имеются в виду политические и общественные деятели Бостона, проявившие большую активность в период борьбы за освобождение американских негров от рабства и сыгравшие значительную роль при подготовке и во время Гражданской войны. После окончания войны они утратили влияние на политическую и общественную жизнь страны.