Женское образование в России
Шрифт:
Как показывает табл. 4, в женских институтах Закон Божий занимал в 1,5 раза больше учебного времени, чем в мужских гимназиях. Новые языки – в 1,3 раза, чистописание и рисование – в 2,7 раза. Больше времени отводилось также на историю и географию, но сама программа этих предметов была существенно проще, чем в мужских гимназиях. И много слабее было преподавание математики и естественных наук, на которые в учебном плане женских институтов отводилось соответственно в три и в два раза меньше времени. Но особенно показательно традиционное для женских учебных заведений того времени недостаточное внимание к русскому языку и словесности,
В целом учебный курс женской средней школы был более облегченным, более поверхностным, чем в мужской школе, что непосредственно отражало официальные взгляды на «специфику» и «особый характер» женского образования, проистекающих как якобы из особенностей «женской природы», так и из убеждения в ненужности и недоступности для женщин полноценного научного образования. Все это приводило к тому, что образование в институтах, по словам одной из их выпускниц А. Бельской, имело характер «орнаментальный». Воспитанницы выходили оттуда «с мыслью, что знание вещь почтенная, самих же знаний институт не давал» [216, с. 140—144].
Конечно, так было далеко не везде и не всегда. Тем более что во многих женских институтах нередко преподавали многие выдающиеся личности, известные ученые и педагоги, такие, например, как Н. В. Гоголь, А. Д. Галахов, Н. И. Костомаров, А. В. Никитенко, М. М. Стасюлевич, В. Я. Шульгин, Ф. Ф. Петрушевский, В. Ф. Одоевский, П. Г. Редкин. Но общий дух обучения в институтах, его характер и направление вызывали серьезную критику передовой общественности и глубокую неудовлетворенность многих лучших преподавателей и выпускниц институтов.
По словам А. В. Никитенко, образование в институтах было вполне предоставлено случаю, все делалось «для парада и показа» [226, с. 125]. Вся жизнь институток, по воспоминаниям одной из них, «сводилась на заучивание уроков» [220, с. 87]. Это заучивание подчас не только теряло смысл, но приобретало абсурдные формы, как, например, в петербургском Екатерининском училище, где до 1845 г. алгебра преподавалась на немецком языке, потому что учитель не знал другого [233]. Во многих институтах на иностранных языках, еще не освоенных воспитанницами, преподавались физика, всеобщая география и история и т. д. «Понятно, – отмечала Е. И. Лихачева, – что воспитанницы заучивали эти уроки наизусть, слово в слово, по запискам учителя или по книге, а суть предмета от них ускользала, и такое заучивание не могло иметь влияния на их развитие» [94, кн. 3, с. 125,126].
Следствием всего этого, как отмечала одна из воспитанниц, было то, что многие институтки охладевали к учению, поскольку не видели «применения науки к жизни», не видели «никакой другой цели учения, кроме сдачи экзаменов, никакой пользы, кроме хороших отметок». «Живя взаперти», институтка не знала и не понимала «ни цели, ни пользы, ни следствий образования, что можно видеть только на практике, в жизни и чего никак не внушить простыми словами». «На ученье, с мыслью о котором у институтки соединена мысль о 7—8-летнем затворничестве, она смотрела как на что-то, против ее воли навязанное ей извне, как на какое-то испытание, которое она должна выполнить… » Были, конечно, редкие исключения из этого правила, но в целом «научные занятия институток можно охарактеризовать выражением: «ученье для ученья»» [222, с. 138—140].
Некоторые отзывы выпускниц институтов о характере получаемого в них образования были много резче. Так, в романе «Двойная жизнь», изданном в 1848 г., Павлова писала: «вместо духа» институткам давали «букву, вместо живого чувства – мертвое правило, вместо святой истины – нелепый обман». В сочетании с гнетущим казарменным духом, господствовавшим в закрытых женских учебных заведениях, институтское образование создавало
Устав женских учебных заведений Ведомства учреждений императрицы Марии 1855 г. не исправлял и не мог исправить ни духа, ни характера, ни направленности институтского воспитания и обучения, сложившихся ко второй половине XIX в. Несмотря на то что Устав был первым законодательным актом в области женского образования (как, впрочем, и образования в целом), подписанным новым императором Александром II 30 августа 1855 г., он всецело принадлежал старой николаевской эпохе, более того – венчал ее. Сознание молодого императора, как уже отмечалось, еще не соприкоснулось с пробуждающимся общественным сознанием, с началом общественного подъема, волны которого дадут о себе знать менее чем через полгода.
Устав не только фиксировал, но и кристаллизировал все основные установки правительственной политики уходящей эпохи в сфере женского образования. Из них двумя ведущими, насквозь пронизывавшими Устав, составлявшими его стержень, были жесткая и даже жестокая сословность в женском образовании и его верноподданнический характер. А это, как всегда в образовании, – палка о двух концах. По словам известного общественного деятеля А. Амфитеатрова, институтское воспитание поставляло не только «фанатичек самодержавия», но и «рекрутов отчаяния в будущую армию женской эмансипации» [41, с. 120—122].
Вместе с тем Устав свидетельствовал и о том, что при всем старании николаевского правительства соблюсти строжайшую сословность в женском образовании время пробило в сословной политике значительные бреши. Из 30 женских учебных заведений I и II разрядов в 11 (как отмечалось в приложении к параграфу 82 Устава) были допущены, хотя и своекоштными пансионерками, дочери купцов 1-й и 2-й гильдии. А это уже означало существенный отход от постоянно и строго требуемой Николаем I «сословной чистоты» мариинских женских учебных заведений.
ЗАВЕРШЕНИЕ НАЧАЛЬНОГО ЭТАПА РАЗВИТИЯ ЖЕНСКОГО ОБРАЗОВАНИЯ
Устав 1855 г. завершал начальный этап становления российского женского образования, два первых акта его развития. Наступал новый жизненный цикл развития женской школы, ростки которого начали пробиваться на свет уже в 1840—1850-х гг. с широкого обсуждения «женского вопроса».
Возникновение в России «женского вопроса» может быть отнесено еще к 1830-м гг., когда в прессе и литературе появились первые публикации о положении женщины в семье и обществе, об условиях ее жизни, ее равноправии с мужчиной и т. д. В 1840-х гг. этот вопрос, в первую очередь благодаря усилиям В. Г. Белинского, выдвинулся в русской литературе на одно из первых мест. В 1841 г., говоря о сочинениях Зинаиды Р-вой (псевдоним писательницы Ган), Белинский писал: «Женщина… создана действовать в тех же самых сферах и на тех же самых поприщах, где действует мужчина… А между тем общественный порядок обрек женщину на исключительное служение любви и преградил ей пути во все другие сферы человеческого существования… Удивительно ли, что вся сила духовной натуры женщины выражается в любви, когда у женщины не отнято только одно право любить, а все другие человеческие права решительно отняты?.. Действительно, какою ее создало воспитание и разные общественные отношения, она – низшее в сравнении с ним (мужчиною) существо, хотя в возможности, какою создала ее природа, она столько же не ниже его, сколько и не выше… Получая воспитание хуже, чем жалкое и ничтожное, хуже, чем превратное и неестественное, скованная по рукам и ногам железным деспотизмом варварских обычаев и приличий… считая за стыд и за грех предаться вполне какому-нибудь нравственному интересу, например, искусству, науке, – они, эти бедные женщины, все запрещенные им кораном общественного мнения блага жизни хотят, во что бы то ни стало, найти в одной любви» [165, с. 176—178].