Женское время, или Война полов
Шрифт:
Катрин никогда так пристально, в упор не рассматривала лошадей. И никогда не сидела на лошади, хотя этот подонок Рик несколько раз уговаривал ее поехать в конюшни парка Ван-Кортланд, где его родители держали какого-то немыслимого арабского скакуна. Но скорее всего это был типичный для Рика треп — арабский скакун наверняка оказался бы старой клячей. И вообще Катрин была равнодушна к лошадям. По семейной легенде, ее отец в детстве, восьмилетним мальчиком, занимался конным спортом, но однажды его тихая учебная лошадь без всяких причин понеслась галопом, сбросила его, он упал и сломал себе ногу. Нога, конечно, срослась, но с тех пор отец не подходит к лошадям, а уж посадить на лошадь единственную дочь — об этом не могло быть и речи! Девочкой Катрин умоляла его купить ей хотя бы пони, ведь почти у всех их соседей в Лонг-Айленде, пригороде Нью-Йорка, есть настоящие
Но теперь Катрин вдруг увидела и почувствовала, что лошадь — это не просто красивое и мощное животное, пригодное для верховой езды. Это еще что-то. Что-то притягивающе родное и близкое. Как родственник, потерянный в раннем детстве и неожиданно возникший из небытия.
Катрин стояла на тротуаре, глядя вслед полицейским и слушая удаляющийся цокот копыт по мокрому асфальту.
А затем повернулась и стремительно пошла домой. Она точно знала, чего она хочет, это было сильнее даже самого острого сексуального возбуждения, и никакие мысли о работе не могли остановить ее, вернуть в «Стиль и дизайн». Не поднимаясь в свою квартиру, она спустилась лифтом в гараж и уже через десять минут неслась в своей бежевой «ауди» вниз по Ист-Сайду, к Мидтаун-туннелю. Хотя «грудная лихорадка» уже заполнила основные нью-йоркские магистрали машинами с бегущими из города женщинами, в сторону Лонг-Айленда еще можно было проскочить. При въезде в туннель Катрин видела в руках у торговцев газет свежие «Пост» и «Дейли ньюс» с аршинными заголовками о новых жертвах ночных ожогов, но она даже не купила газету — ее это уже не интересовало. Уплатив за туннель, она прибавила газ и помчалась на восток по скоростному шоссе «Лонг-Айленд экспресс-уэй».
Вскоре ветер очистил небо впереди нее, сухое шоссе и яркое солнце встречали теперь ее машину.
Через сорок минут Катрин была на северо-востоке Лонг-Айленда, в графстве Саффолк, и перешла со скоростного шоссе на 25-ю дорогу. Она знала, что не застанет отца дома, он уже вторую неделю на Гавайях, на медицинской конференции. «Папа, ну какие конференции длятся две недели?!» — «Нет, конечно. Конференция будет четыре дня, а потом я задержусь там, отдохну. Если ты не возражаешь». — «Отнюдь! Желаю хорошо провести время!» Интересно, с кем он там отдыхает и почему скрывает это от нее, Катрин? Мать умерла восемь лет назад, он мог бы уже и открыто познакомить Катрин со своей новой подругой. Но наверно, эта подруга так молода, что он просто стесняется. А с другой стороны, очень хорошо, что в эти дни он оказался на Гавайях и понятия не имеет о том, что именно его дочь — первая жертва этих мистических ночных ожогов.
Их старый-старый дом на Ваддинг-Ривер. Раньше, в детстве, он казался Катрин большим и солидным, как средневековый замок. Но, работая в «Стиле и дизайне», она поняла, что такое по-настоящему большой дом. А их двухэтажный домик на речке Ваддинг — это действительно старый дом, требующий серьезной реновации. Впрочем, сейчас ей не до сантиментов по поводу отцовского дома. Она тормознула на гальке у выцветшего парадного крыльца, взбежала к двери, открыла ее своим ключом, сбросила туфли, пробежала через холл наверх, в свою комнату, и стала переодеваться. Долой плащ, юбку и тонкую шерстяную блузку! Брюки, свитер, шерстяные носки, кроссовки и грубая куртка — вот что ей нужно.
Еще через десять минут ее «ауди» промчалась вдоль редких особняков и ферм на пустынной Вайлдвудской дороге и тормознула перед вывеской
JIM WHITE’S FARM. HORSES.
RENT, LESSONS, SAIBLES
(Ферма Джима Вайта. Лошади. Аренда, уроки, конюшни)
Семидесятилетний Джим Вайт с недоверием оглядел Катрин с ног до головы. Он не любил давать своих лошадей незнакомым людям. Правда, Катрин — дочка доктора, который три года назад удалил его сестре огромную опухоль в щитовидной железе, и с тех пор у сестры — никаких проблем!
— На сколько ты хочешь лошадь?
— На час-полтора.
— Я никогда не видел тебя на лошади. Где ты училась ездить?
— В Нью-Йорке, в парке Ван-Кортланд, — легко соврала Катрин.
— О’кей, пойдем посмотрим, что я смогу тебе дать.
Он пошел в конюшню, искоса наблюдая за идущей рядом
К его изумлению, Катрин на подходе к конюшне вобрала в себя этот запах полной грудью, и лицо ее высветилось возбужденной улыбкой. Джим успокоился. Только настоящие лошадники могут так неподдельно радоваться встрече с лошадьми. Но конечно, на первый раз он даст ей Гнома или Богему — самых спокойных и старых.
Он вошел в конюшню и сказал:
— О’кей, у меня тут двадцать лошадей. Правда, пять не моих…
И — остановился, потому что Катрин уже не слушала его. Она пошла вдоль стойл — медленной и словно завороженной походкой. Странный шум заполнил ей голову. Наверное, так чувствует себя бывший военный пилот, оказавшись на аэродроме, где готовые к полету самолеты гудят турбинами. Катрин даже встряхнула головой, пытаясь сбросить это наваждение. Но нет, наваждение не исчезло. И кроме того, оно было приятно, оно наполняло ее кровь мощными потоками адреналина. Отличные ездовые лошади были перед ней. Конечно, она ничего не понимала в лошадях, но каким-то совсем нерациональным знанием она вдруг почувствовала каждого коня и каждую лошадь, мимо стойл которых она шла. И — что еще поразительнее — лошади почувствовали ее. Джим Вайт, потомственный лошадник, начавший ездить верхом еще до того, как стал ходить своими ногами, сразу увидел, что между его лошадьми и этой Катрин возникло поле полного доверия. Кони всхрапывали ей навстречу тем добродушным всхрапом, которым встречали по утрам только его, Джима. Они тянулись к Катрин мордами, заигрывающе поводили ушами и передергивали шкурой, демонстрируя готовность ускакать с ней в любые дали. Молодая арабская кокетка Жасмин стала бить землю передним левым и задним правым копытами, так откровенно напрашиваясь и набиваясь, как проститутка на 42-й улице. А когда даже бешеный Конвой, драчун и гроза конюшни, еще издали приветливо заржал навстречу этой Катрин, у Джима просто челюсть отвисла от изумления.
— Где, ты сказала, ты училась езде?
Катрин, не ответив, дошла до конца конюшни и остановилась напротив стойла Конвоя.
— Этот. Я беру этого, — сказала она уверенно.
— Извини, — сухо ответил Джим. — Этот не для верховой езды. Я могу дать тебе вон того, Гнома. Или вот эту, Богему. В крайнем случае — Миста.
— Сколько? — перебила Катрин.
— Тридцать долларов в час. О’кей, для дочки доктора я могу…
— Я спрашиваю, сколько за этого? — снова перебила его Катрин, показывая на Конвоя. В ее голосе появились властные, стальные нотки.
— Я же сказал тебе: этого я не даю.
— Сто долларов в час. Седлай!
Джим посмотрел ей в глаза. Два прямых клинка встретили его взгляд, и он вдруг ощутил, что не может выдержать ее взгляда. Он отвел глаза, бормоча:
— Он псих. Он даже меня не слушает.
— Не теряй время! — уверенно сказала Катрин. И вытащила из кармана чековую книжку. — Тебе заплатить вперед? Дать задаток?
Сомнение вернулось к старику Джиму. Где, она сказала, она училась? Но с другой стороны, черт их знает в этом Нью-Йорке, он не был там уже лет тридцать — может, теперь там уже и за верховую езду берут деньги вперед?
Через несколько минут Конвой был под седлом. При этом он не взбрыкивал, не храпел и даже не пытался помешать Джиму затянуть сбрую. Но еще больше старый Джим изумился, когда вывел Конвоя из конюшни, — он никогда не видел, чтобы женщины так запросто подходили к незнакомой лошади, а уж тем более к этому гиганту! Чтобы они так брались рукой даже не за луку седла, а за гриву коня и легко, не упершись и ногой в стремя, взлетали в седло. И уж конечно, он никогда не видел такой странной посадки. Вместо того чтобы тут же взять поводья, натянуть их и одновременно похлопать коня по шее, дружески, но жестко показав ему тем самым, кто тут кого контролирует, Катрин просто нагнулась через седло, обняла Конвоя за шею, а потом резко встала в стременах и сжала коленями его бока. Конвой заржал, но не злобно, а — черт бы его побрал — весело! Словно расхохотался. И — загарцевал, затанцевал от радости.