Женское время, или Война полов
Шрифт:
— А почему я расшифровываю их вашим голосом?
— Это второй хороший вопрос! Молодец! Голос… Тут я помогаю тебе. Иначе тебе будет скучно, как будто ты говоришь сама с собой.
— Значит, по-вашему, слово затрудняет общение?
— Конечно. С тех пор как человек придумал слово, он выпал из природы. Подумай: птицы, звери и даже деревья общаются между собой экстрасенсорно, телепатически. И человек был включен в эту систему до тех пор, пока не выдумал речевой обмен информацией.
— Но ведь в Библии сказано, что «в начале было Слово».
— В
— Покажите.
— Потом. Ты еще не готова.
— Ничего. Попробуйте. Пожалуйста! — почти кокетливо попросила она.
— Хорошо, — усмехнулся его голос. — Но только чуть-чуть. Я покажу тебе, где я родился. Видишь?
Это было невероятно, немыслимо, но она — увидела! Она увидела панораму гор, поросших кедровым и хвойным лесом и освещенных рассветным солнцем, встающим над морем. И это было не плоское двухмерное изображение, как на теле— или киноэкране, а объемная, натуральная картина, словно Зара просто перенеслась на вершину одной из северокорейских гор и видит все вокруг: высокое небо над головой, облака над зеленым морем вдали, камышовые крыши какой-то деревушки под горой, конусы соломенных шляп у мужчин и женщин на рисовом поле… А вблизи — движение воздуха сквозь иглы хвойных веток, блеск солнечных лучей на каждой из них. И слышит голоса птиц, беличий стрекот на соседней сосне, полет шмеля… И запахи! Головокружительно пахнет йодистым морем, хвоей и дымом кизиловых дров…
— Потрясающе! — воскликнула она. — Очень красиво! Как в Крыму!
— В Крыму? — спросил Цой. — Не может быть.
— Может! У нас еще красивее!
— Покажи.
— Я не умею…
— Ничего. Ты вспомни, а я увижу все, что ты увидишь.
Она вспомнила. Она вспомнила сразу все: сиреневый туман, который стелился с моря через Конское ущелье в то утро, когда их выселяли из Крыма. Последние дымы затухающих очагов над трубами их опустевших домишек. Запахи цветущего миндаля, кипарисов, лаванды и горных трав — их пьянящий и волшебный настой, от которого татарские мальчики и девочки взрослеют не в 14–16 лет, как русские на севере, а в девять и даже в восемь лет! И — поля алого мака на крутых боках Шай-Дага… И теплые ласковые волны на пляжах Алушты… И грунтовую дорогу, которая петлями взбирается ввысь под кронами горных сосен… И открывающуюся с гор панораму синих холмов и зеленого моря на горизонте…
— Ну как? — спросила она.
Цой не ответил.
Она удивленно повернулась к нему. Но он сидел отвернувшись.
— В чем дело? Почему вы отвернулись?
— Не мешай, я занят.
— Занят? Чем?
— Помолчи. Отключись!
Она
— Извини, — сказал его голос. — Я путешествовал по твоему Крыму. Это очень серьезно.
В его интонации было столько пугающей глубины, что она невольно перешла на ты:
— Серьезно? Что ты имеешь в виду?
— Я был в его прошлом и будущем.
— И?
Цой смотрел на нее в упор, но глаза его были уже непроницаемы, как два черных щита. Он не пускал ее в свои мысли.
— Почему вы молчите? — сказала она снова на вы. — Что вы увидели?
Он молчал. Ей показалось, что она догадалась.
— Меня и… Мирзу? Да?
— Нет. Ну, то есть да, и это тоже. — Он пренебрежительно поморщился. — Но это не важно.
— А что важно? Скажите! Что Крым — эрогенная зона земли? Да?
— Важно, что ты станешь матерью десяти тысяч детей.
— Вы сошли с ума? Я уже и одного не рожу — мне сорок семь! Ох, у меня опять жжет все плечи и голову!
— Извини, это моя вина. Я отключился. Сейчас…
И она тут же ощутила, как боль стала уходить, размякать, растворяться. Она захотела продолжить их мысленный разговор, но Цой опередил ее:
— Все! На эту тему — ни слова! Я вообще не имел права сказать тебе о будущем. Я буду наказан.
— Наказан? Кем? Ведь нас никто не слышит!
Он тяжело вздохнул и не ответил. Она больше не слышала его голоса и даже не видела его глаз. Она спала.
А утром, когда Акопян разбудил ее, ворвавшись в комнату в сопровождении двух московских врачей, она с изумлением провела ладонью по своей голове и плечам: где та сплошная рана, которая была вчера? Она не видела своей головы, но видела плечи: они были покрыты тонкой и свежей кожей, розовой, как у новорожденной.
Врачи возмущенно посмотрели на Акопяна:
— Зачем вы нас вызвали?
А Цой устало поднялся со стула.
— А сс от, — сказал он Акопяну. — Я пойду спать. Я о сс ень устал.
37
Даже через два года, когда они стали любовниками, Цой отказывался вернуться к этой теме. Он научил ее многому — технике телепортации, паракинезу, медитации, управлению циркуляцией своей энергии по китайской системе «цигун» и даже ретроскопии — умению видеть прошлое. Но он отказывался учить ее видеть будущее. «Еще рано, ты не готова», — говорил он.
Конечно, она дразнила его — мысленно, в постели, прижавшись к нему всем телом:
— Как я смогу стать матерью десяти тысяч детей, если я не беременею? Мы живем уже год…
— Ты не беременеешь потому, что я не хочу отпускать тебя отсюда.
— Это эгоизм! Рожать они везут в Томск, на свободу.
— Здесь у нас больше свободы, чем там.
— Это зековская философия. На воле есть свобода борьбы с режимом.
— Этот режим победить нельзя, он рухнет сам.
— Но когда?! Через тыщу лет?