Жены и дочери
Шрифт:
Синтия раздумывала минуту или две.
– Да, поеду, — сказала она наконец. — Полагаю, это не разумно, но будет приятно, и я поеду. Где мистер Гибсон? Я хочу поблагодарить его. О, как он добр! Молли, ты счастливица!
– Я? — переспросила Молли, немного удивленная этими словами. Ей казалось, что многое идет не так, что никогда больше не пойдет правильно.
– Вот он! — сказала Синтия. — Я слышу его голос в холле! — спустившись вниз, она обхватила руку мистера Гибсона и поблагодарила его с такой теплотой и пылкостью, и в таких милых и ласковых выражениях, что он почувствовал к ней прежнюю симпатию, и на время
– Полно, полно! — сказал он. — Достаточно, моя дорогая! Тебе следует поддерживать отношения с родственниками, и больше не будем говорить об этом.
– Я думаю, твой отец — самый очаровательный из всех известных мне мужчин, — заметила Синтия, вернувшись к Молли, — поэтому я всегда боюсь лишиться его доброго мнения и так волнуюсь, когда думаю, что он недоволен мной. А теперь давай подумаем об этом визите в Лондон. Он будет восхитительным, правда? Я могу потратить десять фунтов; в некотором смысле уехать из Холлингфорда будет так отрадно.
– Отрадно? — переспросила Молли довольно жалобно.
– О, да! Ты же знаешь, я вовсе не хочу сказать, что с радостью покину тебя. Это все, что угодно, но не радость. Но, тем не менее, провинциальный город есть провинциальный город, а Лондон — это Лондон. Не нужно улыбаться моему трюизму. Я всегда испытывала симпатию к месье де Ла Палиссу[1]:
M. de la Palisse est mort
En perdant sa vie;
Un quart d'heure avant sa mort
Il etait en vie,"[2]
Эти строчки она пропела так весело, что, как это часто бывало, озадачила Молли переменой в своем настроении: мрачная решимость, с которой она отказалась принять приглашение полчаса назад, сменилась весельем. Внезапно Синтия обхватила Молли за талию и начала вальсировать с ней по комнате, неизбежно рискуя наткнуться на заполонившие гостиную маленькие столики, заставленные "objets d'art"[3] (как миссис Гибсон нравилось их называть). Она уклонялась от них со своей обычной ловкостью; наконец, обе девушки остановились, захваченные врасплох миссис Гибсон, которая стояла в дверях и смотрела на их кружение.
– Видит Бог, я только надеюсь, что вы обе не сошли с ума! В чем дело?
– Я так рада, что еду в Лондон, мама, — сдержанно ответила Синтия.
– Не уверена, нужно ли помолвленной молодой девушке настолько выходить из себя от радости. В мое время самым большим удовольствием было думать о возлюбленном в его отсутствие.
– Я было подумала, что это причиняло тебе боль, потому что тебе приходилось вспоминать, что он далеко, и это делало тебя несчастной. Говоря по правде, как раз в ту минуту я совершенно забыла о Роджере. Надеюсь, это не очень неправильно. Осборн выглядит так, словно разделяет мое беспокойство за Роджера. Каким больным он казался вчера!
– Да, — согласилась Молли. — Я не думала, что кроме меня это кто-нибудь заметил. Я была ужасно огорчена.
– Ах, — произнесла миссис Гибсон, — боюсь, этот молодой человек не проживет долго… очень боюсь, — и, она печально покачала головой.
– Что будет, если он умрет?! — воскликнула Молли, внезапно подумав о незнакомой таинственной жене, которая никогда не появлялась, и о чьем существовании никогда не говорилось… и к тому же Роджер в отъезде!
– Что ж, это
– Не говори об этом тем же тоном, что и о жизни Осборна, — поспешно сказала Синтия.
– Почему, моя дорогая, вполне естественно так думать. Ради бедного Роджера, никто не пожелает, чтобы помолвка была очень, очень долгой; и я только отвечаю на вопрос Молли. Нельзя не придерживаться собственных мыслей. Люди должны умирать… как молодыми, так и старыми.
– Если я когда-нибудь заподозрю Роджера в том, что он придерживается собственных мыслей подобным образом, — заметила Синтия, — я больше никогда не заговорю с ним.
– Такого не будет, — в свою очередь с теплотой заметила Молли. — Ты же знаешь, он никогда так не поступит, и тебе не следует подозревать его, Синтия… не следует, даже на мгновение.
– Со своей стороны я не вижу в этом большого вреда, — печально произнесла миссис Гибсон. — Молодой человек поражает нас всех своим больным видом… уверяю, мне очень жаль. Но болезнь очень часто приводит к смерти. Разумеется, в этом вы согласитесь со мной, и какой вред от того, что я так говорю? Затем Молли спрашивает, что будет, если он умрет, и я пытаюсь ответить на ее вопрос. Мне не нравится говорить и думать о смерти больше, чем кому-либо. Но я бы подумала, что мне не хватает силы духа, если я не могу предвидеть последствия смерти. Думаю, где-то в Библии или в молитвеннике нам приказывают поступать так.
– А последствия моей смерти ты тоже предвидишь, мама? — спросила Синтия.
– Ты самая бесчувственная девушка из всех, — ответила миссис Гибсон, всерьез задетая ее словами. — Как бы мне хотелось передать тебе немного своей чувствительности, у меня ее слишком много для счастья. Давайте больше не будем говорить о том, как выглядит Осборн; десять против одного, это была всего лишь какая-нибудь временная усталость, волнение за Роджера, или возможно небольшой приступ несварения желудка. С моей стороны было глупо относиться к этому более серьезно, и ваш дорогой отец был бы недоволен, если бы узнал, что я так сделала. Докторам не нравится, что другие строят предположения относительно здоровья. Они рассматривают это как посягательство в их собственную сферу деятельности, очень специфическую. Теперь давай поговорим о твоих платьях, Синтия. Я не могу понять, как ты потратила свои деньги, и ничего не купила.
– Мама! Это может прозвучать очень зло, но я должна сказать Молли, тебе, и всем, раз и навсегда, что так как я не нуждаюсь в деньгах и не прошу больше положенного мне денежного пособия, я не собираюсь отвечать на вопросы о том, что я делаю с деньгами.
Она произнесла эти слова с должным уважением и со спокойной решимостью, которой на некоторое время подчинилась ее мать. Хотя с тех пор довольно часто случалось, что когда миссис Гибсон и Молли оставались наедине, первая начинала размышлять о том, что могла Синтия сделать со своими деньгами, и выдвигала различные догадки, пока не уставала.