Жермини Ласерте. Братья Земганно. Актриса Фостен
Шрифт:
— А почему бы не подождать?
— Почему?.. Да потому что ты скучаешь, потому что ты кашляешь… а я не желаю, чтобы ты кашлял!.. Да, мы скоро удерем отсюда… Наш дебют там, — ничего не поделаешь, — будет не столь блистательным… но в один прекрасный день — и, черт возьми, настанет же когда-нибудь этот день! — мы нагоним упущенное. Дай мне еще месяц, полтора сроку — вот все, что я у тебя прошу.
XXXV
Приглашение Ньюсомом француза-фокусника несколько рассеяло скуку, которую испытывал Нелло в Англии. Это был юноша с отменно-изысканными манерами; о нем ходили странные слухи: говорили, что он не сможет уже никогда вернуться во Францию, что, происходя из знатной семьи, он пустился в шулерство, чтобы добыть деньги для безумно любимой женщины. Между этими двумя изгнанниками из Франции завязалась дружба, дружба меланхолическая, но нежная, которую разделяла теперешняя подруга опозоренного аристократа — бедная голубка, роль которой в цирке состояла в том, что фокусник ежедневно запрятывал ее в рукава и карманы: от этих манипуляций л от постоянного пребывания в темных карманах она утратила
Но когда, с наступлением лета, здоровье Нелло как будто окончательно поправилось и когда он уже почти совсем примирился с жизнью в Англии, директор-распорядитель Двух Цирков в Париже, совершавший ежегодную поездку по Англии с целью завербовать новые, незнакомые еще Франции таланты, увидел в Манчестере работу братьев и пригласил их к открытию сезона Зимнего Цирка, которое было назначено на конец октября.
XXXVI
Братья сидели в кабинете директора Двух Цирков, на улице Крюссоль, в большой низкой комнате, с необъятным столом, накрытым зеленой скатертью, со старомодными креслами красного дерева времен Первой империи, — в комнате, оклеенной унылыми обоями, к которым вперемежку с нарядными, яркими хромолитографиями Шере [56] были пришпилены старые афиши о первых исполнениях номеров, ставших впоследствии знаменитыми.
56
ШереЖюль (1836–1932) — французский живописец и рисовальщик, создатель особого типа цветных иллюстрированных афиш и плакатов.
Директор читал братьям договор, который им предстояло подписать:
«Мы, нижеподписавшиеся… заключаем настоящий контракт в следующем:
1. Гг. Джанни и Нелло вступают в труппу общества Двух Цирков в качестве клоунов, где они будут использованы в соответствии со способностями, которые признает за ними директор-распорядитель, и так, как он найдет нужным, не только в представлениях Двух Цирков в Париже, но и в гастролях, которые могут быть организованы как во Франции, так и за границей, в любых залах, садах, общественных и частных помещениях и т. д., которые будут им предоставлены для этой цели, и каковы бы эти помещения ни были, а также невзирая на количество представлений, которое будет дано за день.
2. Исходя из этого, гг. Джанни и Нелло обязуются следовать с труппой в целом или с частью ее, куда бы и по какому бы маршруту директор-распорядитель ни отправил ее в пределах Франции или за границей, а также обязуются, если директор-распорядитель того потребует, разъезжать вдвоем по его указанию, не требуя за то ни повышения жалованья, ни возмещения каких-либо убытков, кроме расходов на разъезды, каковые должны совершаться по маршруту и с помощью тех средств передвижения, какие будут указаны директором-распорядителем.
3. Гг. Джанни и Нелло обязуются с полным вниманием относиться ко всем мелочам обслуживания цирка и, согласно установившемуся в конных труппах обычаю, убирать манеж и приготовлять к представлению дорожку, а также надевать ливрейные униформы, каковые будут им выданы для участия в обслуживании манежа во время представления.
4. Гг. Джанни и Нелло обязуются, кроме перечисленного выше, ежедневно давать один номер.
5. Гг. Джанни и Нелло обязаны являться на репетиции в установленное место и время всякий раз, когда им об этом будет сообщено, будь то устно или посредством расписания, устанавливающего программу и порядок ежедневных упражнений. Они обязуются также являться в цирк, по крайней мере, за полчаса до начала представления, не исключая и тех случаев, когда они не будут заняты в программе, и, наконец, работать в качестве заменяющих или сверх программы всякий раз, когда это от них потребуется.
6. Директор-распорядитель оставляет за собой право единолично руководить работой гг. Джанни и Нелло и производить в ней все изменения, добавления и изъятия, какие сочтет уместными.
7. Гг. Джанни и Нелло не имеют права выступать нигде, — ни в общественных местах, ни частным образом, — кроме того помещения, где будет давать представления труппа Двух Цирков, — под страхом уплаты штрафа в размере месячного жалованья за каждое нарушение этого пункта.
8. Гг. Джанни и Нелло подтверждают, что им известен распорядок Двух Цирков и обязуются подчиняться всем установленным правилам, а также считать законными все взыскания, которые могут быть на них наложены на основании означенных правил.
9. В случае закрытия цирка или временного прекращения его работы по не зависящим от дирекции обстоятельствам, как-то: пожар, общественное бедствие, беспорядки, распоряжение властей и по всякой другой причине, как предвиденной, так и непредвиденной, независимо от того, в какой стране будет находиться в то время труппа или часть ее, и даже если представления будут прекращены хотя бы на один день, — начисление жалованья гг. Джанни и Нелло приостанавливается со дня прекращения спектаклей. Однако, если перерыв в работе цирка продлится долее одного месяца, гг. Джанни и Нелло имеют право отказаться от настоящего контракта и расторгнуть его, уведомив о том директора-распорядителя.
10. Все костюмы, необходимые для появления на арене, будут выдаваться дирекцией Двух Цирков. Какие бы то ни было изменения в костюмах не допускаются.
11. Настоящий контракт заключен сроком на один год, но за директором-распорядителем сохраняется право расторгнуть его по истечении шести месяцев.
12. Директор-распорядитель обязуется уплачивать гг. Джанни и Нелло две тысячи четыреста франков в год.
Выплата жалованья будет производиться два раза в месяц.
Директор-распорядитель ни в какой мере не несет ответственности
. . . . . . . . . . . . . .
В то время как братья собирались поставить свои подписи под учинено в двух экземплярах, директор обратился к Джанни:
— И вы по-прежнему настаиваете на том, чтобы зваться на афишах клоунами Джанни и Нелло?
— Да, сударь, — решительно ответил Джанни.
— Но ведь это — позвольте заметить — нелепо… в то время как те, кто в действительности вовсе и не братья, считают выгодным убедить публику в том, что они родственники, — вы, настоящие братья…
— Когда-нибудь… мы тоже объявим в афишах о нашем родстве… но этот день еще не настал… я…
— Не понимаю! — Но видя, что Джанни молчит, директор добавил: — В конце концов — дело ваше; однако, повторяю, вы не правы, отнюдь не правы… это не в ваших интересах.
И директор, взяв на себя обязанности проводника, повел братьев через двор, соединяющий контору на улице Крюссоль с Зимним Цирком — через артистический вход. Они заглядывали на склады, заваленные грудами гигантской бутафории, где на потолке неимоверной высоты болтались диковинные вещи вроде матушек Жигоней [57] в розовых шелковых юбках, под которыми могло бы укрыться десятка два ребятишек. Через приотворенную дверь они увидели двух мальчиков и девочку в халатах, накинутых поверх гимнастических трико; дети держали равновесие на шарах, в то время как царственный тигр, могучий и злой, возбужденный близостью их тел и беспрестанным перекатыванием шаров, то и дело вздымался во весь рост, опирался на перекладины клетки и испускал вздохи, свистящие, как струя пара. Они прошли через темные конюшни, мимо лошадей, переступавших во сне с ноги на ногу, и оказались в цирке, погруженном среди бела дня в мутный сумрак, который свойствен всем помещениям, рассчитанным лишь на искусственное освещение. На пустой арене пять-шесть мужчин в фуражках и вязаных фуфайках, облитые светом, сочетавшим в себе и тусклый отблеск солнечного луча, отраженного в воде, и холодную синеву ледниковой расселины, репетировали пантомиму — пантомиму, принимавшую странный оттенок от пошлой, обыденности актеров, от их смеха, не встречающего отзвука среди призрачного полумрака большой пустынной залы.
57
Матушка Жигонь— персонаж театра марионеток: на сцене из-под ее юбки вылезает куча ребятишек.
XXXVII
Дебют братьев, не сопровождавшийся ни анонсами, ни рекламой, ни обычной или сверхобычной шумихой прессы, ничем, что подстегивает интерес Парижа к рождающемуся таланту, прошел незамеченным. Сначала их даже не отличали от остальных клоунов цирка. Однако с течением времени ловкость, которой были отмечены их упражнения, изящество, изысканность и очарование трюков, исполняемых Нелло, тонкость и неожиданность его комизма, наконец привнесенная братьями в этот жанр оригинальность, которую, однако, публика пока еще не вполне сознавала, привлекли к ним внимание, но все же им еще не удалось добиться того, чтобы парижане запомнили их имена. О Джанни и Нелло говорили: «Знаете, те двое… с итальянскими именами». Они пользовались некоей анонимной известностью, — вот и все. А между тем они являлись и авторами и исполнителями маленьких гимнастических поэм, задуманных совершенно по-новому. Вот либретто одной из таких фантазий, о которых цирк еще хранит воспоминание.
XXXVIII
В цирке, где приспущен газ и царит сумрак, на земле лежал спящий Джанни, в то время как из синеватой дымки выступал Нелло, изображавший в этой поэтической интермедии одного из тех злых духов, одного из тех коварных кобольдов, что живут в стране озер и гор. Он был одет в дымчатые, сумрачные тона, отливавшие темным блеском металлов, схороненных в недрах земли, блеском черного перламутра, дремлющего в глубинах океана, блеском, дрожащим под мрачным небом на крыльях ночной бабочки.
Кобольд быстрой, легкой поступью бесшумно подходил к спящему и принимался как бы порхать вокруг него, над ним, слегка раскачиваясь, касаясь и окутывая его своей темной витающей тенью, — словно дурной Сон, который вышел из Черных врат и реет над спящим. Джанни беспокойно метался, ворочался под гнетом этого наваждения, а дух продолжал его мучить, касался дыханием его шеи, щекотал ему лицо траурным крепом крылышек, которые росли у него на лодыжках и локтях, и, став на руки в самой причудливой позе, слегка давил его тяжестью своего тела: это было как бы вещественное воплощение Кошмара.
Джанни просыпался, обращал к кулисам вопрошающий взор, но кобольд уже успевал спрятаться за пень, к которому прислонилась голова спящего.
Джанни засыпал снова, и тотчас же вновь показывался кривляющийся дух; он одним прыжком взбирался на пень, отвязывал смычок и скрипку, прикрепленные к его платью, и время от времени извлекал несколько нестройных звуков; он склонялся над лицом спящего и с несказанным удовольствием, со злым дьявольским смешком наблюдал за тем, как судорожно извивается его тело. Потом внезапно это превращалось в кошачий концерт, в шабаш вроде тех, что устраивает зимой в морозную ночь дюжина котов, которые мяукают и дерутся из-за кошки, усевшейся на бочку с вышибленным дном.
Но вот Джанни уже пустился за скрипачом, и на арене развертывается увлекательная погоня, во время которой увертливый и хитрый дух дразнит Джанни, а тот пытается его схватить; дух прибегает ко всем уловкам и хитростям, то прыгает назад через его голову, то скользит между его ногами. Когда начинало казаться, что вот-вот Джанни его наконец поймает, кобольд исчезал, катясь колесом, и видно было лишь мелькание его белых подметок. Джанни и публика пытались отыскать его, а он оказывался уже под самым куполом, куда забрался, прошмыгнув с невероятной быстротой мимо зрителей, и где восседал в насмешливой неподвижности.