Жернова. 1918–1953. Роман-эпопея. Книга пятая. Старая гвардия
Шрифт:
– Ну а со строительства канала есть тут кто-нибудь? – спросил Хрущев, оглядываясь, точно был уверен, что таковые имеются, но почему-то прячутся.
– Есть, конечное дело, – подтвердил его догадку усатый. И крикнул, обращаясь в конец вагона:
– Егорка! Тиунов! Идите сюда! Тут до вас дело есть у товарища секретаря.
Подошли трое молодых рабочих и один пожилой. Одеты свободно, в пиджаки, рубахи навыпуск, на ногах сапоги. Сразу видно – мастера.
На лавках потеснились, давая место.
– Так вы, стало быть, с канала?
– Стал быть, так, – согласился пожилой.
– Зовут-то как?
– Меня-то? Меня Егором Кузьмичем. А фамилия моя Скрипников, – с достоинством представился пожилой рабочий.
– И кем
– Я, например, кузнецом. Тиунов и Каплунов у меня в напарниках. А Данилов – он слесарь.
– И что делаете для канала? – не отставал Хрущев.
– А все, что прикажут. В настоящий текущий момент делаем болты для крепления бетонных блоков…
– А что, промышленность болты эти не выпускает?
– Такого размера не выпускает. Нам нужны длинной метр с четвертью, а у них самые большие сорок сантиметров. И толщина тоже не та. Нам нужно три четверти дюйма, а у них всего лишь полдюйма. Вот и куем сами… стал быть.
– И как?
– Не жалуются. Нам дают обнаковенное железо, а мы его науглераживаем поверху, получается и твердость и прочность у резьбы соответственная.
– Резьбу плашками режете или в матрицах в горячем виде куете? – показал свои познания в слесарном и кузнечном деле Никита Сергеевич.
– Поперва в матрицах, потом плашками доводим до кондиции, – ответил Скрипников. И пожаловался: – Матрицы-то старые, поизносились, а новых давно не дают. Да и плашки – дрянь, если вы, товарищ секретарь, в этом деле понятие имеете. Нарежешь три-четыре болта – и выбрасывай. А немецкие плашки – это совсем другое дело: износу нету…
– Так уж и нету? – засомневался Никита Сергеевич. – Всякий инструмент изнашивается, хоть немецкий, хоть шведский. Но чтобы на два-три болта – это уж пахнет вредительством… – И спросил, заглядывая в глаза Скрипникову: – А какой завод поставляет вам инструмент?
– Да всякие. Есть и московские. Завод «Калибр», если вы знаете.
– Знаю такой завод. Непременно поговорю с его директором, – пообещал Никита Сергеевич. – И он этому разговору не обрадуется, будьте уверены.
Вокруг заулыбались, закивали головами.
Вагон мотало из стороны в сторону, дробно стучали колеса, за окном проплывали деревушки, поля с зеленеющей озимью, речки, холмы, поросшие лесом с веселой солнечной листвой, еще не развернувшейся во всю силу. Вот открылась панорама строительства канала: тысячи рабочих, перекидывающих лопатами землю, снующие по трапам тачкогоны, подводы, машины; кое-где, окутываясь дымом солярки, рокотали ползающие туда-сюда бульдозеры, кивали длинными шеями экскаваторы, бухали паровые «бабы», вспыхивали на солнце начищенные медные трубы оркестра, огни электросварки, в открытое окно доносились веселые марши, полоскались на ветру флаги, и казалось со стороны, что и люди работают весело, даже радостно под этим веселым солнцем, бодрящим ветром и синим небом.
И электричка тоже засвистела весело своим сиповатым свистом, предупреждая конного и пешего, а Никита Сергеевич, продолжая раскручивать нить разговора о работе и житье-бытье строителей канала и железнодорожников, думал в то же время о себе с некоторым даже восторгом и в третьем лице: «А все-таки ты, Никита, что ни говори, а молодец! Другой бы на твоем месте, а ты вот… да-а… То-то же пораскрывают рты товарищи директора некоторых заводов, когда ты им на стол выложишь негодные плашки и метчики, которыми можно разве что в носу ковыряться, а для настоящего дела они никак не годятся. Строгоча влепить им за такую работу по партийной линии! – думал Никита Сергеевич, представляя себе в лицах и как все это будет происходить в его собственном кабинете. – Пораспустились, понимаешь ли, а работа стоит. Это даже не разгильдяйство, а самое настоящее вредительство, направленное на срыв сроков пуска канала. Да и вообще… тут не только строгача, но и похлеще чего, иначе до них не дойдет, иначе они и дальше будут вредить и пакостить,
– Так вы мне кое-какой негодный инструмент ваш дайте, чтобы я мог доказательно представить некоторым директорам заводов, какую продукцию они выпускают, – говорил он, похлопывая Скрипникова по коленке. – И обещаю вам, что через пару недель вы будете получать хороший советский инструмент. Не хуже немецкого.
В Дмитрове Никита призвал к себе местное железнодорожное начальство, прихватил первого и пару вторых секретарей райкома партии и потащил с собой на следующую электричку, заставив лезть в вагон с заплеванного и замусоренного откоса, ехать в вагоне с выбитыми стеклами и тоже заплеванном и замусоренном.
– Так мы… это… старые деревянные платформы у нас погнили, их разобрали, чтобы предотвратить травматизм трудящегося пассажира, а на новые платформы средств не отпускают, вот оно и… – оправдывался первый секретарь райкома, вытирая платком обильный пот с полного лица.
– Прикажу машины у вас забрать к чертовой матери! – вскипел Никита Сергеевич. – Будете ездить только на электричках, как все советские труженики, – грозился он, размахивая кулаком перед унылыми носами начальников. – А убрать в вагонах – тоже денег не дают? А наладить питание? Разве нельзя по линии пустить вагон-ресторан? Или хотя бы теплушку, оборудованную соответствующим образом? Борщ там или щи, кашу или жареную картошку, компот – это, что, никак нельзя сообразить, чтобы накормить трудящего человека? Через неделю приеду сюда снова, и если увижу все в первозданном, так сказать, виде, я вам не только строгий выговор по партийной линии обеспечу, но и прикажу соответствующим органам разобраться, почему допускаются такие безобразные отношения по отношению к рабочему классу. – И, чтобы еще больше поддать жару перепуганному начальству, присовокупил: – Товарищ Сталин придает громадное значение социалистическому энтузиазьму рабочего класса, широкому развитию стахановского движения, от которого зависит выполнение и перевыполнение планов второй пятилетки, и тоже обещал посмотреть, как и что у нас в этом отношении делается. А тут ни черта не делается для поднятия настроения, производительности труда и энтузиазьма! Тут, можно сказать, троцкизьм, так сказать, в голом виде и непотребном своем естестве! – продолжал он на повышенных тонах. – Учтите, на ваше место соответствующие кадры найдутся: грамотные, с дипломами инженеров, молодые, полные сил и энергии. Это вам не двадцатые годы, когда на должности ставили всяких неучей! Это уже восемнадцатый год советской власти! Соображать надо, дорогие товарищи.
«Дорогие товарищи» только что не клацали зубами от страха, какого на них нагнал Никита Сергеевич. Да и то сказать: в своем последнем выступлении на совещании ударников труда он доложил о множестве арестованных руководителях, которые идут не в ногу со временем, чем вредят общему делу и, скорее всего, по наущению иностранных разведок. И утверждал, что мало арестовали, надо вдесятеро больше. Тут от страха не только зубами заклацаешь, но и всеми остальными частями тела.
А Никита Сергеевич, довольный произведенным впечатлением, покинул электричку на следующей остановке, где его уже поджидали машины, оставив начальство в полном недоумении, куда ему кидаться в данный текущий момент.
Глава 13
Василий Мануйлов стоял в плотной толпе, заполонившей просторный сборочный цех. На кран-балке было кое-как закреплено красное полотнище с белыми словами по нему: «Никакой пощады врагам рабочего класса и революции!» Под красным полотнищем наскоро сколоченная трибуна. На ней директор завода, парторганизатор, председатель профкома, еще какие-то люди. На крюке кран-балки подвешена люлька, в ней двое с кинокамерой. Один крутит ручку, другой размахивает руками, командуя крановщицей. Кран-балка то движется, то замирает над сдержанно гудящей толпой.