Жернова
Шрифт:
— Ходили промеж людей разговоры, что творил Чарлаг страшные злодейства на потребу черному богу Каниба и его прислужникам храфнам. Деток зверски мучил, чтобы они сильнее плакали, и собирал их слезки. Ведь невинная кровь и слезы — слаще меда для гнилого бога Тьмы. А за это Каниба одаривал короля целыми океанами гнилой яджу. Вот потому Чарлаг любое чернодействие мог сотворить, и противостоять ему было некому. Кроме дочери его Маф.
— А почему ему только здорового и красивого ребеночка искали? — продолжала допытываться Мелена, накручивая на палец темный локон.
— Чего
Бренну стало не по себе… Хотя он не раз слышал от Ойхе эту легенду, но сегодня, когда речь зашла про то, что творил король Чарлаг с детьми, вдруг ожил его давний страх перед Непорочными. Чарлаг в его воображении вдруг стал похож на Верховного Жреца… о котором Бренн боялся думать. Хотя на картинках в тяжелом, как кирпич, учебнике Истории Чарлаг был совсем другим — высоким, могучим и красивым, с гривой ярко-светлых волос и пронзительными синими глазами…
Глава 4. Пробуждение яджу
— Если все это было давным-давно, афи, — вскинулась Мелена, — то почему Непорочные до сих пор младенцев на рынке покупают?
Бренн напрягся, и сытная лепешка вдруг показалась совсем невкусной.
— И я слыхал, — зеленщица Ярмина говорила, что самолично видела, как Верховный Жрец детей на рынке выбирает, — добавил Пепин с набитым ртом, — да и не одна она…
— Может Главный жрец только притворяется хорошим и добрым, а по настоящему — он гнилой урхуд и взаправду ест маленьких девочек? — раздался дрожащий голосок Герды.
Загремела упавшая из рук Уллы поварешка. — А ну-ка все рты позакрывали, убогие! — возмущенно завопила она, развернувшись всем полным телом к бабке и отпрыскам. — Иль хотите в Узилище попасть и сгинуть там! — голос Уллы набирал силу. Она с упреком покачала головой, глядя на Ойхе: — Ты, афи, говори-говори, да не заговаривайся!
Раскрасневшись от праведного гнева, Улла разом подхватила шесть кружек черного эля и вышла из кухни. Все прыснули смешками, но Бренн не смеялся.
— Ты чего это побледнел, Бренни, неужто забоялся… — хихикнула Мелена. — Тебе-то чего трястись, — она опять глянула не его шрам. — Ни Чарлаг, ни Верховный жрец ни за что бы тебя не забрали — такого пестроглазого и с таким порченым личиком…
Обычно Бренн не особо обращал внимание на подколки Мелены — язык у той был без костей. Но сейчас в животе что-то сжалось.
— Ну и что, — пискнула Герда, отважно вступаясь за него перед сестрой, — Бренн очень даже красивый — и глаза у него разноцветные — один голубой, как вода в ручье, а другой желтый, как
— Да еще и заплыл! — с торжеством перебила ее Мелена, — небось фингал опять от Джока-мясника заработал, — девушка расхохоталась, — раньше с лиловым носом ходил, а теперь — с лиловым глазом…
Последнее слово, как всегда, осталось за ней. Она проворно увернулась от подзатыльника Пепина и помчалась к открытой двери кухни, на бегу схватив кусок пирога. Бренн со злостью посмотрел ей в спину, обтянутую красным платьем, чувствуя, как что-то горячее, едкое поднимается изнутри, подкатывая к горлу. Время замерло, как стоячая вода. Ливень за окном стих, улыбки на лицах застыли. Воздух задрожал и зазвенел натянутой струной. Но тут к злости примешался всполох сильного страха, и Бренн с трудом перевел взгляд со спины Мелены на пивную кружку папаши Мартена, стоявшую у края стола. И в миг жаркая, пахнущая раскаленным металлом, струя выплеснулась у него из горла, обжигая язык и губы. Тяжелая кружка подпрыгнула и, грохнувшись на каменные плитки, раскололась, заливая пол темным элем.
Миг — и время снова вернулось в свои берега. Мелена с визгом скрылась за углом, а ему сразу стало легко. Грудь заполнил прохладный воздух и веселая злость. Это же… Как же это? Не может быть…
Дуги и Пепин зафыркали, решив, что Мелена просто задела любимую отцову кружку, и теперь ей нагорит и от него, и от матери, но не заметили ничего странного, занятые дележкой большого рыбного пирога с яйцами. И только маленькая Герда во все глаза смотрела на Бренна. Старая Ойхе строго прикрикнула на внуков, замахнувшись узловатой, потемневшей от времени клюкой: — Ну-ка, кыш все с кухни, неслухи!
Потом сердито посмотрела на Бренна черными блестящими глазами и велела: — А ты, разбойник белобрысый, останься!
Бренн остановился, не удивившись приказу бабки. Понятное дело — порядок наводить заставит. Его почему-то затошнило, язык драло, как бывает, когда обожжешься кипятком. Стало сильно зудеть плечо. Бренн потянулся почесать и нащупал болезненный отек — узор из черно-красных спиралей, который был у него с рождения и никогда раньше не беспокоил, почему-то вспух.
Подождав, пока мальчики, хихикая, покинули кухню, старая Ойхе, сунув в ладошку Герды красного леденцового петуха, нашаренного в переднем кармане, легонько подтолкнула ее к дверям: — Поди, поди поиграйся, птичка моя…
Бабка взяла в рот истертый мундштук старой трубки, не спеша поднесла огонек.
— А вот теперь — как разбил, так и собери! — сурово приказала старуха, пыхнув трубкой. Это было справедливо. Бренн нагнулся, чтобы подобрать черепки, но бабка вдруг чувствительно ударила его по запястью концом клюки и прошептала, сверля темным взглядом: — Не тяни руки-то, не тяни. Так все делай. Сам!
Он вскрикнул, сжав пальцы в кулак, ведь Ойхе ни разу в жизни на него не замахивалась. От неожиданности, боли и обиды под ложечкой опять зажгло. Старуха глубоко затянулась, расслабилась, но неотрывно наблюдала за ним из-под полуприкрытых морщинистых век. — Ну давай, поднатужься…