Жертва негодяя
Шрифт:
— Я знаю. Но со мной все в порядке, — повторил он. — Перси, вы вся перемазались в крови. За каким дьяволом вы карабкались туда с этим ребенком?
— Но больше некуда было, — возразила она.
Между тем улочка вновь наполнялась людьми.
Мужчина в фартуке — как видно, торговец рыбой, — подобрал окровавленный нож и ушел прочь. Прибежала плачущая навзрыд женщина и забрала ребенка из рук Эйврил. Шум стоял оглушительный.
— Эта башня не выдержала бы вас двоих. — Элис отпустил ее, и Перси задрожала. — Она
— Знаю. Но я не могла оставить его!
— Многие смогли бы.
Кто-то принес воду в чаше, и Элис окунул туда руки. Перси затаила дыхание, пока он смывал грязь — нет, кожа не повреждена. На сюртуке были пятна, но отметин от зубов она не нашла, брюки тоже не порваны.
Элис жестом попросил принести еще воды. Налили чашу, и Элис так же тщательно промыл ее руки, пока она сама была поглощена воспоминаниями о тех ужасных минутах, когда не время было размышлять.
— Вы пришли на помощь ребенку, — заметила Перси. — Вы, верно, сразу побежали и взяли нож, как только услышали его крики, иначе не оказались бы здесь так быстро.
— Что ж, мы с вами — два сапога пара, оба сентиментальны. — Тон его был резок, но в его глазах она увидела восхищение и тревогу — не за себя, за нее. — Не проделывайте больше такие трюки со мной, Перси. Мои нервы не выдержат. Та мачта, теперь бешеная собака…
Они стояли, сцепив руки в красноватой воде, и шум толпы постепенно таял. Перси чувствовала, что может упасть в обморок. Элис смотрел на нее так, словно никогда не видел прежде.
— Перси! Перси, вы в порядке?
Она медленно огляделась по сторонам — немного кружилась голова — и увидела свою подругу: та поддерживала плачущую компаньонку.
— Не думаю, что миссис Бастэбл сможет идти.
— Рикшу, — крикнул Элис носильщикам. — Двоих. Вы поможете леди Перси, мисс Хейдон?
Как только рука Эйврил взяла ее под локоть, он сгреб в охапку миссис Бастэбл и, взвалив ее на плечо, последовал за носильщиками к выходу с рынка.
— Боже мой, — тихо засмеялась Эйврил, и ее смешок оборвался всхлипыванием. — Она вся раскраснелась. Но хоть рыдать перестала.
— Вы хорошо себя чувствуете? — Лучше думать об Эйврил, чем о том, что могло случиться с ребенком, с Элисом, с ней самой.
— Я? Конечно. У меня занозы от перьев и, несомненно, пара синяков, но если бы не вы, не знаю, чем все могло кончиться. Вы героиня, Перси.
— Что вы, вовсе нет. Дрожу как осиновый лист, мне хочется последовать примеру миссис Бастэбл и закатить истерику — здесь и сейчас.
«Жаль, что он несет не меня. Жаль…» — подумала она.
Миссис Бастэбл со стоном повалилась на сиденье коляски рикши.
— Я поеду с ней, — предложила Эйврил. — У меня в ридикюле есть флакон с нюхательной солью и носовой платок.
Пока Элис усаживал Эйврил в коляску, Перси держалась за повозку другого рикши. Она хотела
— Смотрите, не усните на мне. — Элис поднял ее, влез в коляску и уселся вместе с нею на руках.
— А разве нельзя? — прошептала она у его груди. — Боюсь, я не прочь. Но пока не случалось.
— Если нельзя, но очень хочется, то можно. — Тон его был чуть насмешлив.
Он слегка приподнялся, чтобы понадежнее обхватить ее обеими руками: сиденье коляски накренилось назад — рикша поднял оглобли и потрусил вперед.
— Наверное, не буду. Так приятно. — «То же самое он сказал, когда поцеловал меня на пустыре. Приятно». — А где моя шляпка?
— Бог ее знает. Сидите смирно, Перси.
— Гм? Почему?
«Он очень сильный, все эти мускулы такие крепкие на ощупь. Его грудь широка, его руки надежны, его бедра… пора прекратить, в самом деле, мечтать о его бедрах».
— Не важно.
Определенно, ему весело, но в его голосе послышались и иные нотки. Потрясение, конечно. Элис тоже не каменный: те несколько минут были просто ужасными.
— Вы хорошо себя чувствуете? — спросила она, когда миновал острый приступ панических переживаний. — Ведь вы обязательно сказали бы мне, если бы собака вас укусила или оцарапала?
— Все нормально. Сказал бы, если бы что-то было.
Элис солгал и склонил голову так, что губами почти касался пышной копны ее каштановых волос. Он сам до сих пор не мог поверить, что остался невредим; живот сводило судорогой, стоило ему вспомнить того пса, агонизирующего в канаве, — и он снова и снова прислушивался к своим ощущениям, пытливо всматривался в лицо Перси.
Хорошо, что он держит ее, иначе — подозревал он — его руки дрожали бы сейчас. Никогда он еще не испытывал такого страха — и за себя, и за другого человека. Она полагала, он схватил нож, когда услышал крик, и решил спасти ребенка, но он не мог сказать ей правду: он действовал инстинктивно, поскольку крики донеслись с той стороны, где находилась она.
— Что-то пахнет рыбой, — сказала она севшим от пережитого волнения голосом; чем скорее доберется она до теплой постели, тем лучше: несмотря на жару, ее бил озноб.
— Это от меня. Это был нож для разделки рыбы.
Она фыркнула от смеха, а он покрепче сжал объятия и постарался заставить себя разделаться с тем ночным кошмаром, который не давал ему покоя. Если он все-таки укушен — лучше застрелиться сразу. Ему пришлось видеть, как умирал мужчина, укушенный бешеным псом, — вряд ли можно вообразить нечто худшее. Но что, если та псина укусила Перси? Если он опоздал? Ее тонкая белая шея, окровавленный нож в его руке, слюнявая морда бешеного пса — все эти видения смешались в его воображении.