Жертва судебной ошибки
Шрифт:
— Князь мне все рассказал. Я еще дрожу от негодования. Кто мог этого ждать от женщины с солидным характером? До сих пор всем была известна ее безупречная жизнь и примерная набожность, и вдруг… Поистине, надо с ума сойти.
— Я только что думала про это, — заговорила Диана. — Очевидно, этот брак, или чудовищное сожительство, как выразилась мама, есть следствие причины, по которой его можно признать недействительным.
— И в былое время, — сказал г-п Сен-Мерри, — его бы и признали недействительным, потому что прежде
Сен-Мерри пожал плечами и, обратившись к князю, прибавил со стоном:
— Бедный Гектор, скажи… в какое время мы живем?!
— Ах, мой милый, — отвечал князь, — я уже давно сказал в палате пэров: у нас революция не в одной политике; она всосалась в нравы, в семью; она колеблет общество в его основах; каждый день приносит новую низость, возмущающую нас; но эти низости совершаются теперь со страшным хладнокровием. Таковы мои мысли насчет развращения нравов. И эта недостойная маркиза прекрасно знала, что делала, потому что вот что я нашел у себя.
— Что такое, папа? — спросила Диана.
Князь скрестил руки и окинул взглядом всех присутствующих, как бы призывая их в свидетели новой низости, и сказал:
— Родственное уведомление о постыдном браке.
— Какая наглость! — вскричала княгиня.
— Какая смелость! — прибавила баронесса.
— Это еще не все! — сказал князь.
— Как? Неужели есть еще что-нибудь? — спросил Сен-Мерри.
— Да, есть, — отвечал князь, едва сдерживая негодование, — билет не напечатан, а написан рукой маркизы, как из учтивости это делается у нас между родственниками. Этим письмом желают показать, что родственные отношения не порваны, что готовы их продолжать. Это означает, что княгине де Морсен, мне, моей дочери и моему зятю герцогу грозит нахальный визит г-жи Бонакэ.
— Это слишком чудовищно! — вскричала княгиня. — Не может быть, чтобы эта женщина была так безумна!
— Я говорю вам, моя милая, — сказал князь, — что мы официально предупреждены и что не сегодня-завтра она приведет к нам своего доктора.
— А я объявляю вам, — ответила княгиня, — что с сегодняшнего дня, с этого часа моя дверь навсегда закрыта для нашей кузины. Подумайте, какой ужасный пример для моей Берты, пятнадцатилетней девочки! Ей рисковать встретиться с погибшим созданием?
— Если только она осмелится приехать ко мне, — заметила Диана, — я прикажу сказать, что я дома для всех, исключая ее.
— К счастью, — сказала г-жа де Роберсак, — кажется, все общество поднимается против плачевного скандала. Все двери закроются перед этой маркизой без стыда и сердца.
— Ради Бога, не называйте же ее маркизой, моя милая! — воскликнула княгиня. — Она уже больше не маркиза.
— Подождите, мама, — заговорила герцогиня, быстро вставая, — я берусь послать всем «уведомления», но написанные от нашего дома.
— Как
— Да, вот какое уведомление: «Имеем честь сообщить вам о горестной и унизительной потере, постигшей нашу семью вследствие брака маркизы де Бленвиль, урожденной де Морсен, с особой, недостойной принадлежать к нашему дому». И я первая подписываюсь под ним; все наши после-дуют моему примеру, — сказала Диана де Бопертюи решительным тоном.
— Превосходная идея! — воскликнул Сен-Мерри. — Я готов также подписаться, в качестве старого друга семьи.
— Только у Дианы могла явиться подобная идея, — сказала г-жа де Роберсак с восхищением, но с оттенком неуловимой иронии, как бы случайно взглянув на мать герцогини, — в Диане возмутилась благородная кровь Морсенов. Как она достойна своей гордой и суровой прабабки… Дианы де Морсен, которая жила в XIV веке и нашла в себе ужасную решимость убить собственными руками свою дочь за то, что она провинилась против чести.
Княгиня слегка покраснела, а Сен-Мерри живо заговорил:
— Моя милая крестница права. Ее мысль превосходна. Да, вот что нужно делать почаще, чтобы напоминать людям о достоинстве их имени.
— Как? Нужно бы делать? Надеюсь, что это будет сделано! — сказала княгиня и обратилась к мужу: — Вы, конечно, того же мнения?
— Без сомнения, — отвечал князь, — и как глава дома я сам собственной рукой напишу эти письма.
Опять вошел лакей, и разговор прервался.
IX
Лакей подал князю на серебряном подносе визитную карточку и сказал:
— Князь, этот господин желает говорить с вами.
— А Луазо вернулся? — спросил де Морсен, беря карточку.
— Нет, князь, я не видал г-на Луазо.
Князь подошел к окну и при помощи черепахового лорнета прочел: «Анатоль Дюкормье».
— Что за господин? Я не знаю такого имени.
— Он сказал, что у него очень спешные дела.
— Дела? Так проведите его к управляющему. Я не знаю, кто такой этот Анатоль Дюкормье. Когда Луазо вернется, сейчас же доложите мне.
— Слушаю-с.
И лакей вышел.
— Итак, папа, — сказала герцогиня Бопертюи, — решено: сегодня же вечером надо написать извещения. Это послужит прекрасной наукой для тех женщин, которым пришла бы мысль о неравном браке.
— Будьте у меня сегодня раньше обыкновенного, — обратилась баронесса к князю, — привозите с собой и Диану, мы вам поможем писать письма. А потом в виде награды мы втроем устроим маленький дебош.
— Что вы хотите сказать?
— Все твердят, что в этом году оперные балы прелестны и вполне приличны. Мне ужасно хочется побывать там; я уверена, что Диана ничего не имеет против. Решено, вы, князь, поедете с нами?
И баронесса пристально посмотрела на князя, что его, видимо, смутило.