Жертва судебной ошибки
Шрифт:
— Я уже говорила вам, что с некоторого времени вы стали рассеянны, озабочены; наконец, вчера вы послали взять ложу на нынешний бал в Опере.
— Уверяю вас, мой друг…
— Не лгите, я знаю.
— Вы заблуждаетесь.
— Нисколько. Вы попали в очень затруднительное положение, когда я вам предложила ехать в Оперу, потому что это разбивает… некоторые проекты.
— Право, — отвечал князь вкрадчивым и нежным голоском, — вы, дорогая, не приучили меня к подобному недоверию. Можно ли допускать глупую ревность в десятилетние отношения между старыми близкими друзьями? Чтобы защититься от оскорбительных подозрений, мне приходится напомнить
— Я больше всего дорожу вашим доверием ко мне, и тут я ревнива. Мне нужно полное доверие, и этой ценой вы купите мою снисходительность… даже более.
— Но разве вы не пользуетесь им всецело? Разве я принимаю моих политических друзей в салопе жены, а не в вашем? Разве я содержу у себя мой двор, как вы выражаетесь, хотя он скорее ваш, чем мой? Разве не вы то божество, при котором я состою скромным жрецом, потому что раньше других мог поклоняться вам?
— Господин де Морсен, — сказала сухо баронесса, — я вас знаю слишком давно и хорошо, чтобы попасться на пошлую лесть. Выслушайте меня получше. Я опасаюсь скандала, боюсь, как бы вы не попали в смешное положение, и боюсь огорчиться вдвойне. И в наших общих интересах я твер-до решилась избавить вас от смешного положения и…
Баронесса умолкла, потому что навстречу шли лакеи с зажженными свечами. Уже темнело. В передней также нельзя было продолжить разговора; одни из прислуги вскочили с места при входе князя и баронессы, другие бросились отворять входные двери. Баронесса оделась и когда сходила с лестницы, то улучила минуту тихонько, но угрожающим тоном сказать провожавшему ее князю:
— Жду вас в девять часов. Если вы не придете, я во всяком случае еду на бал, и берегитесь…
Они сошли с лестницы. Выездной лакей баронессы уже держал дверцу кареты открытой. Мгновенно изменив выражение лица, г-жа де Роберсак обратилась самым любезным образом к князю в то время, как он помогал ей сесть в карету:
— Тысячу благодарностей… Вы очень любезны, милый князь. До скорого свидания.
Князь почтительно поклонился и оставался на крыльце до тех пор, пока карета не выехала из ворот отеля.
В это же время кавалер де Сен-Мерри взводил княгиню де Морсен по большой лестнице:
— Знаешь ли, Арманд, я насилу удержался, чтобы не броситься на шею к нашей дорогой Диане: так меня восхитила ее мысль насчет этих писем.
— Да? А вы не слыхали иронического замечания баронессы, этой змеи с кроткими глазами, о том, что в моей дочери возмутилась гордая кровь Морсенов?
— Но вы знаете, что эта змея больше шипит, чем кусает, и кроме того…
— Молчите, Адемар. Вот Берта.
Действительно, навстречу шла вторая дочь княгини, пятнадцатилетняя Берта, в сопровождении молоденькой англичанки с приятным, но немного серьезным и даже печальным лицом. Мадемуазель де Морсен, высокая, тонкая и бледная девочка, несмотря на свой возраст, отличалась угрюмым, надменным выражением в холодных глазах.
— Куда вы идете, Берта? — спросила княгиня.
— Вниз, повидаться с сестрой.
— Надеюсь, мисс Пеней по-прежнему довольна успехами мадемуазель Берты, которая уже теперь не маленькая? — спросил г-н Сен-Мерри с фамильярностью старинного друга дома.
— Слишком много надо делать, чтобы угодить мисс, — отвечала Берта отрывисто и сухо.
— Но это должно быть твоим единственным желанием, моя милая, — сказала торжественным тоном княгиня, целуя дочь в лоб. — Мисс Пеней, не забудьте спросить, нет ли кого у герцогини. Если она
— Хорошо, княгиня, — ответила гувернантка.
В это же время князь де Морсен поспешно входил к себе в кабинет, где его ждал г-н Луазо.
X
Луазо, тот самый седой господин, которого читатель видел у Марии Фово, уже двадцать пять лет состоял при князе де Морсене в качестве доверенного слуги, оказывавшего своему господину различного рода услуги. Между этим сметливым и не особенно совестливым человеком и князем давно уже установились фамильярные отношения. Луазо любил поговорить и говорил прекрасно, воображая себя знатоком литературы. Он особенно любил писателей XVII века, Мольер и Реньяр были его кумирами. Он думал, что Криспеп, Скапен, Маскариль и Сганарель — самые умные из действующих лиц комедий. И случалось, что г-н Луазо испытывал терпение князя: напитанный классиками, он вдруг начинал говорить языком своих моделей, и тогда ему недоставало только перчаток, плаща и шпаги Криспена, чтобы вполне сыграть его роль.
Войдя в кабинет, князь живо спросил его:
— Ну, Луазо, какие новости?
— Скверные, сударь.
— Рохля! Ты наговорил или наделал каких-нибудь глупостей? — вскричал князь, топая ногой.
— Если князь желает меня выслушать, то сам увидит. Его сиятельство всегда признавал за мной верность взгляда и опытность.
— Нечего сказать, нашли время хвастаться этим, г-н Луазо!
— Позвольте мне кончить и тогда судите. Г-жа Фово, к несчастью, не принадлежит к разряду дикарок, добродетельных и угрюмых, но недовольных судьбой. С подобными особами никогда нельзя отчаиваться. Добродетельная г-жа Фово, наоборот, весела, насмешлива, жива и довольна своим положением. Она ничего не домогается, ничего не желает и, как я уже докладывал много раз, без ума от своего мужа. Муж — несносное животное пяти футов и семи дюймов. После трех лет супружества они еще влюблены друг в друга, и в доме вечный скандал от их нежностей. Тут ничего не поделаешь, сударь, потому что…
— Да ты точно поддержал пари, что рассказываешь мне об этих глупостях?
— Я не хотел обманывать вас и…
— А мои обещания? А деньги?
— Госпожа Фово возвратила мне деньги так же ловко, как ловко я заставил ее сперва взять их. Что касается отеля, бриллиантов и прочего, то она подняла все это на смех и, должен признаться, очень умно, потому что у нее острый, веселый ум. Нет, сударь, она не из числа глупых жаворонков, которые ловятся на блестящее зеркало. А по наружности г-жа Фово — олицетворенная миловидность, грация, свежесть и плутовство.
— Палач! Он точно умышленно пришел сюда расхваливать эту проклятую женщину!
— Да, сударь, у меня всегда умысел говорить вам правду, как бы она ни была неприятна, чтобы не завлекать вас в несбыточное дело. Поверьте мне, откажитесь…
— Сколько еще раз повторять, что я и сам не знаю, почему меня так задело за живое это неправильное, но милое личико? А видел я его только два раза по пять минут! Это что-то фатальное, необъяснимое; мое чувство безумно, нелепо, но неотступно и сильно, как всякий каприз, да еще последний у человека моих лет. Не глупо ли каждый день проходить мимо ее лавки, как школьник, и для чего? Для того только, чтобы взглянуть на пикантную и кокетливую мордочку. Я не могу отвязаться от воспоминаний о ней, не могу и не хочу, потому что при одной мысли о ней я чувствую, что молодею на двадцать лет.