Жертва тайги

Макеев Алексей Викторович

«Ну как он может себя чувствовать через несколько дней после ампутации конечности? Слава богу, что жив еще. Ему бы сейчас пластом лежать, а он со мной тут лясы точит».

— Сейчас уже ничего. Только чешется нога эта страсть как. Просто спасу нет. Вроде как живая. Это первые два дня шибко тяжко было. Теперь уже ничего, терпимо. Я же здесь, в норе-то этой всего сутки обретаюсь, — продолжил Чеботарь, выводя Антона из ступора. — До того они меня в хате держали. Поили и кормили дивно, ничего не скажу. Как какого гостя любезного обихаживали.

— А у тебя хоть таблетки какие-нибудь есть?

— Да таблеток этих валом. Не поскупились, бесовы дети. Горстями лопаю. Да ты вот что, Антоха, не ходи вокруг да около. Говори уж сразу, чего

от меня-то нужно, и давай без извинений.

— Сможешь меня на плечах удержать?

— Не знаю. Как-то я теперь ослаб совсем. Но расстараюсь, коли надобно. Хочешь попробовать до крыши дотянуться? Так она, зараза, на замке, а к нему, как я петрю, ни в какую не добраться.

— А если они саму раму безо всякого крепежа просто тупо в землю загнали? Присыпали по бокам, да и все?

— Задумка-то справная, но вот как оно на деле-то выйдет? Нечего впустую языком трепать. Давай попробуем.

Антон помог мужику подняться и доковылять до стены. Люк располагался у самого края потолочных балок, что в немалой степени облегчало их задачу. Чеботарь сможет прислониться к стене. В противном случае, без надежной точки опоры, он и секунды не простоял бы, ни за что бы не смог удержать равновесие.

— Ставь ногу на мою ладонь, — почувствовав, что напарник замешкался, сказал Чеботарь.

— Ну, ты как? — озабоченно спросил Антон, кое-как взгромоздившись коленями на его шаткие плечи.

— Давай, лезь. Смелее, паря, выдюжу.

Антон стал приподниматься, но тут Чеботарь замычал, поехал в сторону, и они с матюгами рухнули на землю.

— Нет, паря, — через неровное сорванное дыхание вдруг как-то жалобно прохрипел Чеботарь. — Ни хрена у нас с тобой не выйдет. Тут уж не взыщи. Нету мужика больше. Все. Приплыли.

— Да ты чего? Прекрати! — принялся его успокаивать Антон, а у самого сердце сжималось от жалости. — Отлежишься немного. Поднакопишь силенок…

— Не надо, Антоша. Не мели ты попусту. Я не баба, чтобы меня по головке-то гладить. — Быстро оправившись, Чеботарь отстранился, завозился, отполз в сторону.

— Слушай, а ты куда по нужде-то ходишь? В какой угол? — предпринял Антон неловкую попытку отвлечь мужика от безрадостных мыслей, сгладить возникшую ситуацию.

— Да в углу параша стоит. Ведро. Гляди только, крышка там.

Антон оперся рукой об землю и почувствовал, что она попала во что-то липкое. Он потер пальцы, принюхался, и снова от сострадания горло пережало.

«Да у него же рана открылась! Вот ведь мудак я законченный! И зачем я его напрягаться заставил?!»

— Помочь?

— Нет. Не надо. Малость поплохело мне. Сейчас полежу чуток, и отпустит.

«Неужели мы так и будем безропотно дожидаться своей участи, как бараны, обреченные на заклание?» — спрашивал себя Антон в вернувшейся тягучей тишине.

Все его существо отчаянно сопротивлялось этой худой проклятущей мыслишке. Он скрежетал зубами, сжимал дрожащие от дикого возбуждения руки в кулаки.

«А вот шиш вам! Черта с два! Да хрен вы угадали, садюги долбаные! Все равно я что-нибудь придумаю! Обязательно! Да я не я буду!»

Наяву и во сне

Очередное признание Чеботаря. — Еще один собрат по несчастью. — Секреты и сказки от Сереги. — Неудачный побег из темницы. — Второй сон, леденящий душу

— Не спишь? — через какое-то время, отлежавшись, спросил Чеботарь.

— Нет.

— Тогда послушай, что скажу. Ты мне, конечно, паря, в вере-то давно отказал. Я тебя, ясное дело, понимаю, но все одно послушай. Давно я с этим хренком моржовым, с эстонцем Молчуном вожжаюсь. Уже, наверное, пятый годок как проклятый на него ишачу. Поначалу все больше золотишко ему таскал. Так, по малости. Много ли намоешь примитивной бутаркой [79] ? За месяц на десяток злотников [80] .

Случалось, правда, когда фарт нешутейный покатит, что и жужелку [81] — другую ему притараню. А потом этому жуку прижимистому мало показалось. Приспичило попутно всякой древней шнягой промышлять, безделушками разными с городищ этих старинных. Где что копануть удастся да слямзить у археологов по случаю. Оно сейчас шибко выгодно стало. Можно что хочешь с ходу сбагрить. Каждый жирный котяра при бабках чем-нибудь таким перед своими корешками и шмарами форсануть тужится. Вот, значит, так. Тогда, стало быть, когда мы с тобой встретились, я ведь тоже по его наводке в тайге шлындал. Надо было одну вещицу забрать и до поселка двигать. А там меня на моторке один хмырек дожидался. Давно уже у нас было все это отлажено.

79

Бутарка — промывочный станок у золотодобытчиков.

80

Злотник — искаженное «золотник», старая мера аптекарского веса, 4,1 грамма.

81

Жужелка — название мелких самородков золота.

Чеботарь передохнул, прокашлялся, с шумом высморкался и повел дальше свой сбивчивый рассказ:

— И в пещеру я эту не просто так намылился. Мне ж тот талисман твой и нужен был. Да вот тварюга эта клыкастая все карты спутала. Пришлось и тебя на пару с собой тащить. Струхнул я действительно не на шутку. Подумал, что она меня одного да без ружья загрызет влегкую.

— Опять!.. Так, или ты рассказываешь мне все толково, без всякой мути, или даже рта не раскрывай! — резко и грубо оборвал его Антон. — Я твоей галиматьей сыт по горло! Меня уже тошнит от таких спектаклей! И слушать я эту твою гнилую чухню больше не намерен, понял? — гаркнул он на Чеботаря, но через несколько минут напряженного молчания сообразил все-таки, что выбрал совсем неверный тон, явно переборщил, серьезно обидел обессилевшего, истерзанного болью старика, и поспешно пошел на попятную: — Ну, извини меня, батя, прости. Зря я наорал на тебя. Нервишки уже ни к черту стали. Никуда не годятся. Виноват, не сдержался.

— Да ничего, — устало вымолвил Чеботарь. — Все в норме, Антоха. Не бери в голову. Это мне скорее пристало извинения просить за то, что я тебя тогда на речке с панталыку сбил. На другую стежку завернуть принудил. Не кори себя, паря, понапрасну.

Антон вдруг ощутил, что почему-то испытывает к этому верченому, скользкому, как уж, очень не простому мужику, непосредственному виновнику всех его злосчастных таежных приключений какие-то на удивление теплые, едва ли не родственные чувства. Это было, конечно же, верхом безрассудства, натуральной детской глупостью и вполне могло в дальнейшем иметь самые дерьмовые последствия, но, как известно, из песни слова не выкинешь.

— А ты знаешь, батя… — начал он нерешительно.

— Что, Антоха?

— Когда мы с тобой в той пещерке ночевали, приснился мне один дурацкий сон. Наслушался я, батя, твоих рос… рассказов, и приснилось мне, что этот твой сказочный манза действительно там, у кумирни той, где ты мне мастерски кучу декораций понаставил, враскорячку ковырялся, божку этому своему лупатому земные поклоны бил.

— Так то же не я понаставил, паря. Ей-богу, не я! Вот те крест! Да и не было там никакого манзы. Это все дедок-нанаец из ближайшего поселка. Он же давно на этом деле умишком тронулся, совсем рехнулся. Вот и забацал там себе, в пещерке той, вроде как древнюю кумирню. Мало ли дураков на белом свете! А вот то, что у него эта побрякушка хитрая откуда-то завелась…