Жертва тайги

Макеев Алексей Викторович

— Ну, ступай, — распахнув дверь, сказал Авдей. — Это твоя последняя провинность. Больше не спущу.

Войдя в сараюшку, Антон задержался у порога. Он дождался, пока Авдей закроет дверь на висячий замок и уйдет

Ушибленная челюсть нещадно болела, поэтому Антон спросил негромко, еле ворочая во рту языком:

— Есть тут кто-нибудь?

— Есть, — послышалось откуда-то из дальнего угла.

— Ты, что ли, Геонка? — обрадовался Антон.

— Я, однако. Наша втроем здесь.

Протянув вперед связанные руки, Антон пошел на голос. Он осторожно, короткими приставными

шажками продвигался во тьме, отмечая по ходу еще более внушительные, чем в подвале, размеры помещения. Сарай был минимум вдвое, а то и втрое больше той подземной темницы, где его до этого держали. Со двора он показался ему гораздо меньшим.

Антон наткнулся на Геонку, стоявшего столбом.

Тот сразу же его облапил, а через секунду громко возмутился:

— Твоя руки связаны? Его совсем худой люди! Совсем мозгов нет! — Старик подергал за узел, убедился в том, что без подручных средств распустить его не получится, и поспешил успокоить Антона: — Твоя подожди. Моя сейчас гвоздик найди. Ковырять буду.

— Ну и как он? — нащупав лежащего у стены Ингтонку развязанными, но еще не совсем послушными руками, озаботился Антон.

— Плохо, однако. — Геонка удрученно вздохнул. — Его худо маленько. Говори не хочу. Кушай не хочу. Только водичка пей. А ты где сиди так долго? Моя думай, будто твоя уже на свете нет.

— Да вот живой еще. Пока… А держали меня в подвале у речки. Удалось выбраться, но недолго пробегал. Опять повязали. Сам же и виноват. По глупости спину подставил. А жена твоя тоже здесь?

— Здесь, здесь, — сказал старик и, понизив голос на полтона, печально прибавил: — Его тоже больной маленько.

— Что с ней?

— Больной немножко, — уклонился от прямого ответа Геонка. — Его тоже совсем кушай нет. Нисколько.

«Неужели надругались над ней эти сволочи?» — вяло шевельнулось в голове Антона.

Но им тут же овладело какое-то полное безразличие ко всему происходящему. До предела изнуренная, перекаленная от сильного возбуждения психика, долгое время не получающая разрядки, запросила пощады. Надо было продолжать борьбу за существование, не теряя ни минуты, обследовать новую темницу, а у него сейчас осталось одно-единственное непреодолимое желание — побыстрее отключиться, хотя бы на какое-то короткое время отрешиться от страшной реальности.

Больше не сказав старику ни слова, он с диким усилием, словно опять приподнимая тяжеленный стальной люк, поднялся на ноги. Потом Антон, тяжело дыша, с частыми остановками, доплелся до противоположного угла и, еще оседая на землю, провалился в глубокий спасительный сон.

Матовая кожа покатого узкого плечика. Острый сморщенный сосок округлой девичьей груди с широким и темным ободком, покрытым пупырышками. Мягкий и плавный овал крутых ягодиц. Вздрагивающие, загнутые на кончиках ресницы опущенных смуглых век…

Авдей держит за волосы стоящую на коленях обнаженную Одаку, похотливо щурится, щерит щербатые кривые зубы:

— Что, шлюха неразумная?.. Всю красоту свою промотала как есть, без остаточка. Чего молчишь? Не ойкнешь даже! Думаешь, я заговариваюсь, совсем ума лишился?

Авдей заливисто

ржет. Он похож на мосластого злобного мерина, обожравшегося овсом.

Мужик хмурит брови и продолжает издеваться:

— Да я тебя совестить больше не буду. Не надейся. Лучше я тебе половиночку ушка отчекрыжу. Так оно справнее будет. Да и мне какой ни есть, а все прибыток.

— Нет! — кричит Антон. — Только не это! Не надо ухо!..

— Что? Не по нраву тебе, милок? — Авдей качает всклокоченной башкой. — Так и мне оно тоже не особо приятно. Да куда же тут денешься, если надо?

Антон просит его униженно и жалостливо, но Авдей неумолим. Черная душонка не идет на попятный. Мужик тащит из-за пояса кривой блестящий нож…

Тянутся к Антону дрожащие, тонкие, как хворостинки, руки Одаки.

Звенит ее ломкий нежный голосок:

— Помоги мне, милый! Помоги! Спаси меня, если можешь. Его совсем, очень худой люди.

Шумит ветер за дощатой стеной сараюшки. Слышно, как он крушит, ломает ветки.

Проникают под рубашку, холодят кожу на груди Антона стылые ладошки Одаки.

— Не надо, девочка, — слабо шепчет он, не в силах шелохнуться. — Не надо, милая, я тебя прошу.

Но руки ее скользят и скользят по его разбитому, униженному телу. По животу. За распущенный брючной ремень. Все ниже и ниже…

Не ожидая милостей судьбы

Напрасные потуги. — Снова в старой темнице. — Долгожданная разгадка

Он встрепенулся, вскинулся, не зная, сколько остается до рассвета, и выдохнул с огромным облегчением.

«Да еще совсем темно на дворе! Должно быть, я недолго провалялся? — И его тут же будто окатило крутым кипятком. — Одака?! Приснилось мне или на самом деле было? — Антон прислушался к своим ощущениям и все понял. — Да, точно было. Факт! Стыдоба-то какая. Этого мне только не хватало. Но почему же дед не вмешался? Неужели ничего не слышал? — Но долго казниться было недосуг, и мысли через миг хлынули в другое русло: — Нельзя больше терять ни одной минуты. Времени в обрез. До восхода солнца, наверное, осталось совсем немного. — Он вскочил, тут же охнул и согнулся пополам. — Похоже, этот уродец ко всему прочему еще и ребро мне сапогом сломал. — Превозмогая боль, Антон принялся ощупывать не бок, а дверь. — Из двух щитов сбита. Плохо. Очень. И доски внахлест. Петли внутренние — не подберешься. Кончики гвоздей наглухо утоплены в доску. Нет. Такую дверь ни за что не вышибешь. Даже если в нее тараном молотить».

Антон оглядел стены, но и здесь его ждало полное разочарование. Они были сколочены на совесть из отлично просушенной ясеневой или дубовой двухдюймовки. Судя по неслабым шляпкам, гвозди были миллиметров по двести или того больше. Он по опыту знал, как непросто вогнать такой в крепкую доску. А если забьешь, то потом никакими клещами его не вырвешь, как пупок ни надрывай. Сидит в ней, собака, как арматурина в бетоне.

— Геонка! — В голове промелькнула слабенькая надежда.

— Чего? — мигом откликнулся старик, как будто давно ждал, когда Антон к нему обратится. — Зачем твоя звала?