Жертва вечерняя
Шрифт:
— Так вам угодно, может быть, чтоб мы переменили язык? Извините. Я никак не желала оскорблять вашего уха дурным русским языком.
Мои щеки так и горели. Я просто начала сердиться на него и сердиться очень дурно.
Он опять улыбнулся, выставил свои зубы и еще спокойнее, чем в начале разговора, выговорил:
— Да вы не волнуйтесь. После обеда вредно.
Эта неизящная шутка могла бы еще сильнее раздражить меня, если б она была высказана дерзким тоном. Его тон был тихий, немного, правда, фамильярный; но почему-то не раздражающий. Необыкновенная
— Мы, однако, удалились от разговора, — начала я поспокойнее. — Вы, стало быть, против материнского воспитания?
— Я не могу быть против чего-нибудь, что от меня не зависит. Но сдается мне, что женщинам совсем не следует хлопотать о развитии своих сыновей. Вот вы, например: мальчик у вас здоровый, бойкий, оставляйте его на свободе, ну, выучите грамоте, коли вам это хочется; а там уж вы с ним ничего не поделаете.
— Потому что это не женское дело?
— Именно.
Я отодвинулась. Безапелляционный приговор г. Кроткова ошеломил меня. Пролетело несколько секунд в молчании.
— Позвольте мне спросить вас, monsieur Кротков, — заговорила я вызывающим голосом, — кто же вы такой?
— Очень мелкая фигура…
— Нет, к какому поколению вы принадлежите? Разве вы не разделяете идей тех, кого называют нигилистами?
— Нет, не разделяю.
— Вы, значит, их отрицаете?
— Нет, и не отрицаю. Напротив, считаю их совершенно необходимыми до поры до времени.
— Когда ж, по вашему мнению, наступит эта пора?
— Кто знает. Россия страна своеобразная. В ней ведь все делается или слишком скоро, или чересчур медленно.
— Вы, стало быть, — допрашивала я, — черните только взгляды нашего молодого поколения?
— Я уж вам сказал, что считаю их вообще полезными, что не мешает, в частности, разным смешным затеям…
— Вроде моего перевоспитания?
— Не отнекиваюсь.
— Простите мне, мсье Кротков, мое нескромное любопытство; но я вас не понимаю. Вы моложе Степы. Который вам может быть год?
— Мне двадцать шестой год. (Вот какой ему год).
— Ну, да. Вы на шесть лет моложе его. Стало быть, вы не можете же, как развитой человек, пойти назад. А между тем, ваш взгляд на женщину…
Он встал и подошел ко мне очень близко.
— Полноте, — сказал он, махнув рукой. — Оставимте все эти разводы. Ну, что за толк будет, если мы с вами начнем рассуждать об эмансипации женщин? Ведь так уж это приелось, что самый звук, самое слово «эмансипация» возбуждает тошноту в свежем человеке. Поверьте, я не хочу вас обижать; но не хочу и болтать по-пустому. Не читайте вы всех этих книжек о женщине. Все это глупое водотолчение. Так ли женщина устроена, как мужчина, или нет, от этого вопрос не двинется. Я полагаю, что не так. Никогда она президентом Соединенных Штатов не будет.
— Другими словами, — подхватила я, — мы глупее вас?
— Ну, положим, и глупее, — ответил он шутливо. — Разве это меняет в чем-нибудь настоящую жизнь? Решить
— А как же можно будет женщине доказать свои способности, коли вы не хотите даже, чтоб она помогала своей невежественности?
— Вы все говорите: она, т. е. какая-то сложенная из всех женщин фигура. Припомните: речь шла о вас, вот о вас, именно: о Марье Михайловне. И вот вам-то и не следует совсем волноваться, а следует жить себе попросту. Чего вам еще больше: ум у вас есть, любите вы вашего сына, выходите замуж, будет у вас еще несколько человек детей. Любить вас будет муж не за психологию вашу…
— А за pot-au-feu?
— А как же вы иначе установите ту штуку, без которой никакая общественная машина не двинется?
— Какую же это штуку?
— Брак.
Он выговорил это слово как-то особенно, с большим ударением.
— А вы, — спросила я, — преклоняетесь разве перед браком?
— Безусловно.
— Даже перед французским? Вы должны были насмотреться там на красивые супружества!..
— Я считаю заведение Фуа весьма полезным.
— Какое заведение Фуа?
— А то, которое занимается сватовством.
Я смолкла. Мое понимание совсем помутилось. Пришел Степа, и г. Кротков не счел нужным продолжать разговор.
Он посидел недолго.
Степа заметил, что я была как в воду опущенная.
— Вы побранились, что ли? — спрашивает он меня.
— Твой объект, — отвечаю, — ни на что не похож!
— Будто бы?
— Он или рисуется, или сам не знает, что говорит! Но отчего на меня так подействовал разговор с Кротковым? Какое мне дело до его разных взглядов! Мало разве на свете всяких уродов, желающих оригинальничать?
14 августа 186*
Вечер. — Вторник
Я опять в большом расстройстве. Я точно потеряла равновесие. Вместо того, чтобы работать, сижу и Бог знает об чем думаю. Не знаю: лень ли это, или новое сомнение в своих силах… Вот уже несколько дней, как я избегаю разговоров со Степой. Он, может быть, и замечает во мне странное настроение, но ничего не говорит. Мне противно самой. Дело у меня из рук валится. Чуть сяду за книжку, и сейчас полезут в голову глупые вопросы: "Зачем ты это делаешь? брось ты свое развивание, ни для кого это не нужно".
Неужели я такая девчонка, такая бесхарактерная вертушка, что чуть мне кто-нибудь сказал слово, ну и кончено, перемена декорации. Нет, тут вовсе не то. А что же?
17 августа 186*
Поздно. — Пятница
Из трех мужчин, с которыми меня столкнула судьба в этом году, один был совратитель, другой — примиритель, ну, а третий?
Я уже его считаю, этого третьего…
Да, мне встреча с ним даром не пройдет.
Зачем я желала знать: кто такой г. Кротков? Не все ли равно: какую кличку он носит. Ведь этак жить совсем нельзя будет, если к каждому человеку приклеивать особый ярлычок.