Жертва
Шрифт:
— Я останусь.
— Хочешь промокнуть до нитки?
— Меня меньше всего волнует, что я подцеплю насморк, Хилари.
Словно в подтверждение её слов дождь обрушился на землю сплошным потоком, будто разорвались небеса. Охранники экипировались в накидки с капюшонами, дорожки мгновенно опустели. Другие пациенты поспешили в укрытие, пусть даже ненавистной им тюрьмы.
— Я останусь с тобой, — одежда прилипла к телу, и Хилари снова отступила под ветви тропического дерева с огромными листьями. Это помогало относительно, но все же защищало от хлестких ударов сильных струй.
Она
— Я сегодня получил свои анализы, — Люк последовал её примеру, и добавил спустя несколько мгновений, — наверное, я скоро умру.
Хилари и рта раскрыть не успела, как он продолжил.
— Знаю, что ты хочешь сказать: «Всегда есть шанс на ошибку», или: «Не сдавайся», но у меня нет времени на все это. Я хочу знать, что Беатрис не останется один на один с этим ублюдком. Мне нужно это знать, Хилари.
Казалось бы, что может быть проще. Пообещать смертельно больному ребенку, которого видишь второй раз в жизни, что поможешь его матери, о которой только слышала. Пообещать и забыть об этом, потому что в таких ситуациях каждый сам за себя. У Хилари никогда так не получалось. Она всегда старалась поступать правильно, исходя из собственных представлений о том, каково это.
— Ты молчишь, — вздохнул Люк, создавалось ощущение, что он может читать её мысли, — это хорошо. Значит, я в тебе не ошибся.
— О чем ты?
— Тебе не все равно. Потому что ты не сказала сходу: «Конечно, Люк, не вопрос. Я помогу твоей Беатрис, когда она вляпается по полной».
Он говорил спокойно, но Хилари буквально физически ощущала исходящее от него отчаяние. Как будто вновь обрела способность к эмпатии, утерянной вместе с даром-проклятием. Нет, это было нечто гораздо большее. То, что она всегда называла «быть человеком». Умение слушать и слышать другого, пусть даже того, с кем говоришь второй раз в жизни. Осознать, прочувствовать его боль.
— Мне действительно не все равно, Люк, но я не знаю, смогу ли помочь. Я пленница, и даже если Беатрис появится на острове, вряд ли Вальтер позволит мне с ней говорить.
— Сможешь, Хилари. Я наблюдал за тобой. Я видел, как ты обходишь территорию, как засекаешь время смен, считываешь камеры, охрану. Ты ищешь возможности и варианты, ты не сдалась, несмотря на казалось бы очевидную безысходность.
— А Беатрис?
— Она может сдаться, когда узнает, что меня не стало. Какое-то время мне казалось, что я единственная ниточка, удерживающая её на грани. Это на первый взгляд незаметно, но в ней есть надлом, Хилари. Она никогда не говорила о том, что произошло, но это что-то очень серьезное.
Она внимательно посмотрела на мальчика. Временами люди придают слишком много значения собственному присутствию в жизни кого бы то ни было. Иногда оправданно, но чаще всего это преувеличение. Не беспочвенное, но все же. Ни один человек в мире не удержит другого от прыжка в пропасть, если кто-то
Понимание и осознание этого приходит со временем. Можно поддержать человека, помочь словом или делом, но только если тебе позволят. Если в глубине другого существа есть силы, чтобы продолжать. Только это имеет смысл.
Хилари не стала говорить об этом Люку, ему сейчас и без высоких мотивов несладко.
— Я обещаю сделать все, что в моих силах. Если она позволит, Люк.
— Спасибо, — коротко ответил он и замолчал. Сколько времени длилось это молчание, заполненное шумом проливного дождя, Хилари не знала. Первым его нарушил он.
— Если бы мы поменялись местами, кого бы ты попросила поддержать, Хилари?
Она подумала о матери и об отце. Их давно уже нет, но именно о них была первая мысль, когда Люк задал вопрос. Вторая — о Джеймсе. Она так и не узнала, приходил ли он на назначенное ей место встречи, в заброшенный дом рядом с Солт-Лейк-Сити. Что подумал, если пришел и не дождался её? Нет, скорее всего он просто не пришел.
— Не знаю, Люк, — сказала она, — никого.
— Так тоже бывает, — произнес мальчик, — у меня было. Когда никто не ждал, и сдохни я тогда на улицах, никто бы не расстроился. Но я не думал, что такое может быть у тебя.
— Почему?
— Ты хорошая, Хилари.
Люк развернулся и пошел по дорожке вдоль корпуса, не оборачиваясь. Хилари знала, что не сможет удержать его рядом с собой, и не стала останавливать. Тонкую фигурку поглотила сплошная стена дождя, и она сползла вниз, закрывая лицо руками.
«Наверное, не такая уж и хорошая», — подумала она. Давно Хилари не ощущала себя настолько одинокой.
— 18 —
Беатрис уложила Авелин спать и вышла на улицу. Вот-вот должно было взойти солнце, но ещё с полчаса в запасе у неё было. Она устроилась на ступенях крыльца, мурлыкая себе под нос колыбельную, которую недавно напевала, и с тоской глядя на стремительно светлеющее небо. Вдалеке от России она чувствовала себя спокойно. Никому придет в голову искать её здесь, а большего Беатрис не могла и просить. За жизнь своей дочери она готова была заплатить любую цену.
Временами она задыхалась в этом городе, рядом с Джаной, которая только и делала, что жаловалась целыми днями. На судьбу, на жадность заказчиц, на плохую погоду. В свое время Беатрис выбрала её для легенды: молодая швея с ребенком наняла няню, потому что не справлялась с работой. Джана действительно была одинокой швеей, к тому же сиротой, после смерти отца около полугода назад.
Из предместий Вены они перебрались в Зальцбург — места, где никто не знал её настоящей истории. Джане легко удалось занять свое место в качестве швеи. Шить она не только умела, но и любила, а любовь к тому, чем ты занимаешься — залог успеха. Так считала Беатрис. Конечно, и она помогала ей, чем могла, а могла она сейчас многое. В частности, убеждать несговорчивых капризных заказчиц, которые забывали о своих причудах и придирках, и приходили к Джане снова и снова.