Жертва
Шрифт:
– У меня седьмой размер, – спокойно ответила я, перебирая в руках свисающие силиконовые пальчики.
– Других сейчас нет. Нужно получить на складе.
– Простите, но, по-моему, на вас – седьмой размер.
– У меня осталась всего одна пара.
– Она меня вполне устроит, – улыбнулась я и, стянув «девятку» со своих рук, выкинула их в ведро.
Точки над «i» были расставлены. Уверена, что к началу второй операции, она носом землю перероет, но найдет заветный седьмой размер.
Доктора Патриксона вся бригада ждала десять минут. Еще пять минут он «мылся» на операцию. К тому времени,
– Ельзи не описал беременность в осмотре? – как-то неожиданно спросил пожилой травматолог.
– Откуда вы знаете?
– Эта Софи та еще штучка. И муж ее – большая местная шишка. В твою палату она попала только потому, что больше нигде не было мест. Ельзи понадеялся, что ты не станешь так тщательно ее осматривать и спустишь все на тормозах, ведь она – простая послушница. В этом и прокололся, собственно.
– Причем здесь ее метафизический уровень?
– Это хорошо, что ты не разделяешь нас и их, – улыбнулся Патриксон.
– Я сама послушница, хотя имею права не вдаваться перед вами в такие подробности.
Патриксон искоса взглянул на меня и промолчал.
– Но даже если бы я была райотом, какая разница, кто мой пациент? Я не могу кого-то лечить намеренно плохо, а кого-то слишком хорошо. Я лечу так, как умею, и постоянно совершенствуюсь над собой.
Патриксон глубоко вздохнул.
– Здесь было принято, что послушников лечат послушники, а хранителей и райотов – хранители и райоты. Врачей-райотов в нашей больнице давно нет, поэтому все заботы легли на плечи хранителей. Сейчас и хранителей мало осталось, а лечить нужно всех. Поэтому правила изменили.
– Это неправильно.
– Алексис, у меня больше опыта в подобных вопросах. Поверь, система, которая существовала здесь, себя вполне оправдывала.
– Вы пели гимны расизму – вот что вы делали! – возмутилась я.
– Возможно, но это всех устраивало. Теперь у нас появилось много проблем, и тебе, моя дорогая, еще придется с ними столкнуться. Ты не знаешь Софи, а вот мы с ней знакомы. Когда-то она встречалась с Ельзи, а потом бросила его и выскочила замуж за райота. Ельзи не описал беременность, потому что она попросила его.
– Постойте, вы его оправдываете?
– Не оправдываю. Он должен был заранее предупредить тебя.
– Предупредить? – я едва ли не вскочила с места. – У нас здесь что, детский сад? Мы не в игрушки играем! Запись осмотра – это документ, который имеет правовую ценность! Ельзи должен получить уже за то, что у него не хватило мозгов тихо переписать свой осмотр и замять это дело!
– А ты бы позволила ему это сделать?! – удивленно спросил Патриксон.
– А зачем, спрашивается, я вообще стала об этом с ним говорить?!
– Он сказал, что это был не разговор. Ты накинулась на него, как на мальчишку, и начала тыкать носом в медицинскую карту.
«Получите, распишитесь». Теперь во всем была виновата я. Прекрасное начало, постойте, продолжение…
– Объяснять вам, что и как было, я не собираюсь, – ответила спокойным тоном. – Ельзи неправ. И, если
– Девочка, ты можешь заиграться! – повысил голос Патриксон.
Я прищурилась:
– Что вы хотите этим сказать?
– Ты пришла сюда только вчера и тут же распустила хвост! – вкрадчиво произнес Патриксон. – Если и дальше так пойдет, сомневаюсь, что ты сможешь прижиться в нашем коллективе.
Я никак не ответила на его выпад. Начни я спорить и отстаивать свою точку зрения, – все было бы еще хуже. Я для них – чужая, и любая критика с моей стороны все рано будет восприниматься, как замечания выскочки, возомнившей себя кем-то. Мне было обидно услышать такие слова из уст этого врача. Еще вчера я полагала, что смогу влиться в их коллектив. Очевидно, я ошиблась.
Во время второй операции, на которой нам с Патриксоном помогал Ельзи, я молчала. Так же молча я покинула операционную и направилась в санпропускник переодеваться.
Войдя в отделение в десять минут третьего, я тут же направилась к сестринскому посту. Николетт встретила меня с теплой улыбкой на устах (за что ей огромное спасибо):
– Доктор Оусен ожидает вас в кабинете доктора Ригарда.
– Она давно пришла?
– Да, минут двадцать назад.
– Спасибо, Николетт.
Интересно, что заставило приму явиться так рано?
Ответ на свой вопрос я получила, как только вошла в кабинет Одьена. Оусен восседала в одном из кожаных кресел, стоящих здесь, и распивала ароматный кофе, улыбаясь во все тридцать два белоснежных зуба. Доктор Ригард, следует заметить, тоже не скучал: попивая все тот же ароматный кофе, он так же улыбался ей в ответ. УЛЫБАЛСЯ!!! Оказывается, этот хранитель-социопат не только умеет улыбаться, да еще и на флирт реагирует!!!
– Здравствуйте, – произнесла я. – Простите за опоздание.
– Ничего страшного, – грациозно махнула рукой Оусен. – Одьен напоил меня вкусным кофе.
«Одьен»… Неслабо! И это – обращение к руководителю отделения в присутствии его подчиненной!
– Не думаю, что Ней нужна тебе во время осмотра, – произнес Одьен, продолжая плотоядно улыбаться этой «кукле».
– Ты прав, – «кукла» повернулась ко мне и с ухмылкой произнесла: – Когда закончу, загляну к вам в ординаторскую.
«Когда закончу». Она забыла пояснить, что именно закончит: клеить Ригарда или осматривать мою пациентку?
– Вы можете идти, – кивнул Ригард.
По неизвестной причине, именно в этот момент я почувствовала себя оплеванной. Ощущение собственной незначительности и стороннего безразличия к моей персоне стали особенно остро травить душу. Наверное, все дело в том, что, глядя на Кейдж Оусен в кабинете Одьена, я вдруг поняла, что эта женщина очень гармонично вписывается в окружающую обстановку. Будто само кресло, в котором она восседала, выпрямив свою спину, и маленькая чашечка кофе, которую она столь изящно держала в руках, были специально созданы для нее. В эту идеальную картину укромного места для двух красивых хранителей не вписывалась лишь одна я, стоящая на пороге кабинета Ригарда. Я настолько сильно почувствовала себя лишней, что невольно в моей голове возник вопрос: а не лишняя ли я вообще в этом мире?