Жертвы Северной войны
Шрифт:
Дом встретил его мирным позвякиванием посуды — Уэнди готовила обед. Ал сперва поражался, до чего не похоже на Уинри у нее это выходило: никакой системы, суетливые метания по кухне с тряпкой в руках… потом только сообразил: Уинри-то учили готовить с детства, а потомственная аристократка Уэнди Честертон осваивала все исключительно на собственном опыте и в зрелом возрасте. Нет, получалось у нее совсем не плохо, но довольно-таки суматошно, и, в целом, отнимало гораздо больше времени, чем у Аловой сестренки.
Еще одно отличие: Уинри никогда не отказывалась от помощи.
Уинри обычно недовольно хмыкала — «давно пора», и в наказание за упрямство усаживала Эдварда резать лук. Ал обычно отделывался картошкой.
Что касается Уэнди, то она никакого вмешательства на кухне не терпела. «Не мужское дело», — заявила она, и выставила Альфонса. С тех пор он больше не предлагал.
— Что-то сегодня рано, — Уэнди, держа на весу мыльные руки, выглянула в прихожую и улыбнулась ему.
— Сегодня пятница, — пожал плечами Ал.
— Был на почте?
— Был. Ничего.
— Ну ладно, — обнадеживающе сказала Уэнди. — Может быть, завтра будет.
И скрылась на кухне.
Неунывающая натура — вот еще один общий признак всех женщин, окружавших Эдварда и Альфонса… в любом из миров. Уэнди говорила эту фразу каждый день вот уже почти месяц, и каждый раз ее голос звучал мягко и ободряюще — хотя именно ей следовало бы беспокоиться больше всех и выплакивать по ночам глаза в подушку.
Может быть, и выплакивала — Альфонс был не в курсе.
Они ждали письма от Мейсона Хьюза: он должен был сообщить им, когда удастся найти Эдварда и Теда. Когда, а не если. Их не оказалось ни на одном из условленных мест встречи, и весточки они о себе никакой тоже не подали. А ведь их путь в Англию должен был занять гораздо меньше времени, чем маршрут Альфонса и обеих женщин!
Ал ругал себя вслух, Уэнди и Мари утешали его, очевидно, повторяя аналогичные покаянные монологи про себя. Мейсон Хьюз, которого Уэнди разыскала сразу же по прибытии в Лондон, успокаивал их в своей обычной хладнокровной, чуть ироничной манере, и обещал обязательно помочь с поисками. Из-под земли достать. Живых или… однозначно живых, Уэнди, девочка моя, однозначно! И вы, милая Мари. Даже не думайте ни о чем другом.
Но, разумеется, они думали. Невозможно не думать. Очень может быть, Мейсон Хьюз предложил им отправиться в Йоркшир, где жили его жена и мать, не столько для того, чтобы скрыться от возможных преследователей — мало ли, насколько упорно гестапо станет преследовать Альфонса Хайдериха! — а, в основном, чтобы избавиться от необходимости каждый вечер повторять «Нет, пока ничего».
Миссис Хьюз не понаслышке знала, что это такое — беспокоиться за отсутствующего неизвестно где мужа. Кроме того, последние лет пять, когда дети выросли достаточно, чтобы уехать учиться в частные школы, ей не с кем было даже поделиться своими тревогами — старенькая свекровь не в счет. Ей, Уэнди и Мари было о чем
Ближе к вечеру вернулась Мари — она устроилась медсестрой в местную клинику. Когда девушка объявила о своем решении, Ал, помнится, только кивнул; Уэнди же поджала губы. Несколько позже она спросила Ала, поймав его наедине: «Альфонс, почему ты не сказал ей, что она может не работать, если не хочет? Это же просто неприлично!»
«Что неприлично? — удивился Ал. — Работать?»
«Нет, неприлично с твоей стороны ничего не сказать! Ты же мужчина, а она — женщина».
«Ну да, и что тут такого?» — не понял Ал.
Уэнди только тяжело вздохнула и попыталась объяснить Алу кое-какие культурологические различия. Ее лекции не пропали втуне, но Ал все равно умудрялся время от времени попадать впросак и красиво садиться в лужу. Местные жители, впрочем, были достаточно терпимы и с пониманием относились к «иностранцам».
Впрочем, тихого вечера дома не получилось — как-то так вышло, что в этот день настроение у всех испортилось без видимой причины. Уэнди грустила, Мари была молчалива, и Ал рядом с женщинами не находил себе месте. Уэнди еще подумала: жалеет, небось, что не может прямо сейчас отправиться на поиски пути в свой мир. А все они. Из-за них он вынужден сидеть на месте.
В общем, часов в семь Альфонс снял с вешалки шляпу и сказал:
— Схожу, что ли, до «Бараньей головы» прогуляюсь.
«Бараньей Головой» назывался местный паб. Ни Уэнди, ни Мари не стали отговаривать Ала — с чего бы?.. В этом тоже была разница: в Ризенбурге Ал появлялся настолько редко, что не представлял себе — как это он мог бы провести вечер вне дома. Только Уэнди сказала:
— Не возвращайся слишком поздно, замерзнешь.
Альфонс кивнул. Выйдя на улицу, он замешкался — чего-то не хватало. Спохватившись, Ал вернулся и снял с вешалки шляпу.
В пабе сегодня было людно: среди фермеров присутствовало несколько шахтеров, которые всегда могли оживить и самую невеселую вечеринку. Даже бармен, Мрачный Вилли, сегодня выглядел не таким мрачным, как обычно. Играло радио, кто-то пьяно подпевал, кто-то с жаром нахваливал преимущество стаффодширской породы над суффолкской, кто-то жаловался на глистов у скота и на то, что «чуть что, так сразу грозятся карантин объявить — разве ж это дело».
— Вот, — услышал Альфонс краем уха, когда ему в лицо пахнуло жарким теплом баром, — вот, тебе повезло, малец: обычно-то у нас не так люно!
Обращались, разумеется, не к нему, но голос был незнакомым, а за три недели Альфонс уже успел выучить всех мало-мальски частых завсегдатаев паба. Он завертел головой, пытаясь обнаружить нового человека. «Этак скоро я и сам заделаюсь таким же любопытным деревенщиной!» — с усмешкой подумал он.
— Да, народу много собралось… — неуверенно ответил второй голос, более чем знакомый.
Теперь-то голова Альфонса сама повернулась в нужном направлении.
У стены, рядом с каким-то старым фермером в поношенном пиджаке с аккуратными заплатами на локтях, сидел Тед Хайдерих, неуверенно вертя в руках кружку с пивом.