Жертвы времени
Шрифт:
–Драконы, – я охотно ухватился за интересующую меня тему. –Что ты о них знаешь?
–Немного, ведь это не моего ума дела, – улыбаясь, сообщил Оружейник. –Они сильны и умны, они дают своим смотрящим право видеть своими глазами мир и понимать его. Они соединяют своего смотрящего с Истоком, но не спрашивай, что это такое, быть может потому, что это не вещь, а чувство. По нашим меркам драконы вечны, и делают вечными своих смотрящих, но тебя интересует не это?
–Рождение, – согласился я.
–Приходит время, и они улетают, чтобы зачать новое существо и разделить с ним знания
–Я хотел бы объясниться перед тобой, – его голос внезапно изменился. – То, что я расскажу, не будет особенно приятно выслушать. Я был бешенстве от твоего желания пройти простым путем, обойти все законы, и достичь за какие-то жалкие несколько дней того, чего другие достигают многими годами тренировок…
Я удивленно приподнял бровь, а Оружейник продолжал:–За лень и в первую очередь за гордыню я хотел наказать тебя, и был жесток. Ты знаешь, что в древние времена учитель мог убить своего ученика?
Я покачал головой, не желая вступать в этот странный разговор.–Обучать всю жизнь, а потом убить. Те времена давно прошли, но ты можешь спросить меня, зачем? Как можно вложить столько сил и потом уничтожить все свои труды. Но бывает так, что в собственном ученике ты видишь опасность. Не для себя, но для других. Ты и твое умение опасно.
–Ты хотел меня убить? – все же спросил я.
–Те времена давно прошли, – повторил Оружейник. –Теперь мне остается похвалить тебя за решимость. Ошибок не совершает лишь тот, кто прибывает в бездействии. Это последний раз, когда мы говорим о вчерашнем. Никто не узнает о произошедшем и не надо хвастать кому-то о том, что случилось. Это может навлечь на тебя ненужную беду и злобу тех, кто за многие годы так и не смог коснуться моего тела своим оружием. Теперь и с этого момента я не знаю о том, что ты украл мою вещь.
Оружейник остро глянул на меня, но я сохранил бесстрастное выражение лица.
–Вчера я был разгорячен гневом и поединком, я провоцировал тебя и очень рад, что ты поступил безупречно. Понимаешь, о чем я?
–Да, –сказал я, совершенно не понимая, что он имел в виду.
–Тебе придется довести дело, которое ты заварил, до конца. Весь опыт, что достался тебе от меня и Мастера, должен удиться в твоем теле. Что скажешь?
–Не так быстро, – поморщился я.
–Именно. И не против воли. Если тебе не по нраву мои поступки, всегда говори прямо. Если хочешь, чтобы я не задавал тебе какие-то вопросы, говори прямо. Теперь в нашем деле ты задаешь тон, мне интересен бой с тобой и я не буду этого скрывать…
Я вдруг подумал, что смысл жизни Оружейника
–Мастер не сказал… – начал я, но учитель боя прервал меня:
–У тебя будет новое оружие, собственное, и ты наполнишь его знаниями, которые перестанут сжигать тебя до основания. Да, как видишь, я понимаю, в чем суть.
Я управлюсь за месяц, думаю, как раз к осени.–Она уже здесь, – бесцветно заявил я, сам испугавшись того, что сказал. Ну какое дело Оружейнику до моих глупых мыслей? Но хозяин дома очень внимательно посмотрел на меня и кивнул:
–Город уже тоскует по лету. Город любит тепло.
Я благоразумно молчал, еще раз отметив для себя, что обязательно узнаю все об этом городе.
–Я вижу, твои мысли где-то далеко, – словно подводя итог тому, что говорил, сказал Оружейник. – И конечно приходи ко мне, когда захочешь. Уж не забывай старика даже если просто захочешь переброситься словечком.
Если бы все старики были такими, как Оружейник, молодым бы не осталось в мире места, – подумал я хмуро, пустив на лицо приличествовавшую улыбку, – в них не было бы смысла.
Рене все также сидела за столом в конце трапезной. Сегодня она работала с увесистым фолиантом, полным желтых толстых листов, кажущихся ломкими и очень старыми. Местами они были изорваны или искрошились от времени. Текст на страницах книги померк, и я невольно позавидовал ее упорству. Не уверен, что у меня хватило бы терпения разбирать старинные письмена, которые и разглядеть толком сложно.
Тонким пером женщина тщательно и кропотливо выводила что-то на листах бумаги перед собой. Время было дневное, но обеденные часы еще не подошли, так что зала была абсолютно пуста, за исключением незнакомой кухарки, которая вышла из кухни при моем приходе. Поняв, что я явился не для того, чтобы перекусить, кухарка степенно удалилась.
Когда я придвинулся к женщине совсем близко и неловко кашлянул, Рене бросила на меня виноватый взгляд:
–Прости, – сказала она заговорщическим шепотом, – придется подождать, я не могу закончить или оно потеряется.
–Кто? – спросил я глупо и она широко улыбнулась:
–Вдохновение. Еще полчасика и я вся твоя.
Я заглянул ей через плечо, вглядываясь в изгибы незнакомого, угловатого языка когда-то канувшего в лету. Мир давно уже утратил свои местные особенности, обретя один, понятный всем язык, но в памяти книг были десятки, если не сотни, различных диалектов, о существовании которых я мог лишь подозревать.
–Садись рядом, ты не мешаешь моему вдохновению, правда, милая? – сказала Рене, толи развлекаясь, то ли и вправду разговаривая с самой собой. – Итракский, на этом языке говорили все северные земли, что лежат теперь между сейсмическими разломами двух углов. Слышал о них? – она принялась выводить новую строку и я, не сдержавшись, читал, что она пишет.