Жертвы времени
Шрифт:
Дон раскатал три одинаковых, шерстяных одеяла с яркими красными рисунками, указав мне на мое место, устроился у огня на корточках, помешивая в котелке воду, потом всыпал туда немного трав из коричневого мешочка и отставил котелок к краю углей.
Никакого ужина, никаких удобств, но, признаться, я бы не смог проглотить и куска хлеба. В одном маг был прав — что-то со мной не так, что-то сломалось, но лучше об этом не думать.
По телу пробежал морозец, но это был не ночной ветерок, а холод, родившийся у меня внутри. Я придвинулся
«Когда станет совсем худо, скажи», — будто шепнул мне кто-то на ухо. Я дернулся как от удара, и снова уставился в огонь.
Впрочем, уже очень скоро маги завозились, разговаривая в полголоса, и я украдкой поглядел на них. Мастер осторожно закатал рукав, открывая засохшие разводы крови на смуглой коже. Не огненной, как рассказывали в легендах, а вполне обычной, побуревшей и запекшейся неопрятными грязными потеками. На предплечье была наскоро наложена побуревшая повязка.
— Летом на равнине даже ничего, — сказал рыжий, протягивая Мастеру флягу. Прежде, чем что-то ответить, тот щедро полил слипшиеся слои ткани ее содержимым, чтобы отмочить, и согласно кивнул.
— Я помню времена, когда люди жили по всей земле, в городах, селах, в пещерах. Не только в семи городах.
— Семь городов были всегда, — добродушно возразил Дон.
— Сколько ты себя помнишь, — поправил Мастер. — Но твой век короток.
— И зачем же построили эти уродливые чудища?
— Чтобы выжить, — казалось, Мастер удивлен невежеством своего компаньона. Я знал правду и мне было смешно недоумение на крупном лице. — Такой город неуязвим, ему не страшны землетрясения или наводнения. Мир сошел с ума и людям ничего не оставалось, как применить свои знания напрямую чтобы остаться в живых. Тогда погибла Матарха, Серая Птица.
— Я читал в летописях, — согласился Дон. — Как вы не уберегли ее?
— Не все в нашей власти, бывает, и драконы умирают. Это и было причиной всех бед.
— Почему? — с любопытством спросил я.
— В драконах слишком много силы, Демиан. Энергия, высвобождаясь после смерти, проносится разрушительным смерчем над миром. Нельзя допускать, чтобы драконы умирали.
Мастер плеснул еще немного воды и фляги на рану, довольный, что я вступил в разговор, явно затеянный, чтобы я не обособлялся, и протянул мне обтянутый кожей сосуд.
Я перегнулся через костер, взял флягу и жадно глотнул, уверенный, что в ней вода Жидкость обожгла рот и горло, я отдернул руку с флягой, с трудом проглотил остатки, закашлялся. Маги дружно засмеялись.
— Это не больно? — полюбопытствовал я.
Мастер недоверчиво покачал головой и задал встречный вопрос.
— А тебе сегодня было не больно?..
Да уж, — подумал я, — не стоит всем показывать свои слабости. Но он силен, этот маг, наверняка умеет зачаровывать боль, чтобы ее не ощущать, вот и весь секрет.
Я сделал еще пару осторожных глотков из фляги, чувствуя, как
Стянув с шеи платок, я намочил его край и осторожно стал стирать со щеки корку крови. Когда дошел до рассечения, оставленного на виске рукоятью ножа, не удержался и отдернул руку. Ладно, это подождет, все равно волосы слиплись и без нормальной воды этот ком теперь не размочить.
— Дай-ка мне, — Дон подсел поближе, видя, что Мастер осторожно снимает повязку.
— Да я справлюсь, — отмахнулся тот, но рыжий настойчиво отвел руку компаньона.
— Не боись, не поломаю, — грубовато пошутил он и принялся рыться в своей сумке, висящей на поясе. — У меня есть свежий «лэель», вот!
Он достал небольшой стебелек с увядшими, поникшими листьями, растер их между пальцами, а потом втер в виски Мастера. Я ощутил легкий аромат мяты и лайма.
«Ведь ты же не думаешь, что представляешь из себя мешок с костями, мозгами и дерьмом?»
Хороший вопрос мне задал маг совсем недавно. Нет, конечно я так не думал. Энтони называл меня эмпатом, но был наверное не совсем прав. Мое соучастие имело не психологический характер, это уж точно. И об энергиях я представление имел.
Странный набор умений, не правда ли? Я мог держаться в седле и мог бы показать основные связки владения мечом и шестом, мог выиграть партию в шахматы (если признаться, то в шахматы я играл не очень), или написать картину. А мог ослабить или вовсе загасить тяжелую мигрень.
Энтони считал, это последнее и самое никчемное из моих умений появилось у меня после смерти. Он всегда называл тот случай просто смертью, хотя я и не умер.
Но мне кажется, энергии были для меня достаточно ясны даже в детстве, когда я видел на стенах своей комнаты картины того, что ребенок видеть не мог.
Тьери всегда говорил мне, что я не владею своим телом, не владею оружием, не владею умением просчитывать. Он обыгрывал меня в шахматы и валял по полу в зале. Это были редкие моменты, когда жизнь для меня становилась острой, будто хорошо заточенное лезвие, и полной разочарований. Мне не нравилась эта острота и скорость, но я жалею, что взял у него так мало.
Сейчас, чувствуя, как накатывают чужие, колкие волны боли, я отодвинулся подальше, жертвуя теплом огня ради душевного спокойствия.
Дон швырнул испачканную в крови повязку в огонь, обтер рану куском тряпицы, и покачал головой:
— Почти насквозь, вдоль кости. Он хотел отхватить от тебя кусок мяса, наверное, был голоден.
— Он хотел попасть в сердце, — лениво отозвался я. — Чтобы убить.
— Вот нахал! — вроде бы восхитился Дон, но тут же нахмурился. — Мас, я выбью ему пару зубов?
Маг лишь удрученно покачал головой, а я поднес руки к огню, согревая ладони Беззлобная чушь, все это ничего не значит.