Жертвы Ялты
Шрифт:
«Эти дети почти не знают игрушек, они редко улыбаются. Они поздно начинают говорить, и им неизвестна ласка. Маленькие дети забывают своих матерей от разу к разу, и только они начинают немного оттаивать, как охранник кричит: «Пора, кончайте». И матери слышат со двора, как плачут оставленные ими дети. Дети в комбинате всегда плачут, и каждой матери кажется, что она слышит своего ребенка. Ребята постарше, прижимаясь носами к окнам, следят за тем, как их матери уходят от них шеренгой, пятеро в ряд, а сзади идет солдат с автоматом на изготовку».
Несмотря на недопустимость сантиментов, МИД иногда все же отступал от своей генеральной линии. Среди советских граждан, попавших к англичанам в том же месяце, что и Софья Гусейнова, был всемирно известный профессор. Я не могу назвать ни имени, ни области занятий профессора,
«За исключением нескольких незначительных эпизодов сразу же после крушения Германии моей семье ни разу не угрожала репатриация. Более того, англичане сообщили отцу, что советские разыскивают его, и предложили свою протекцию. Они сделали это потому, что Кембридж был заинтересован в отце как в специалисте, а кроме того, его хотели заполучить американцы».
И профессор репатриирован не был. С этой благополучной судьбой ученого резко контрастирует мрачная история Александра Романова, находившегося в лагере для русских военнопленных в Ньюкастле. Романов попал к немцам в 1941 году, когда он был совсем еще мальчиком, позже его вывезли на работы во Францию. После высадки союзников в Нормандии он был взят в плен американцами и вместе с тысячами других пленных оказался в Англии. Наслушавшись в лагере рассказов о том, что ждет его на родине, он дважды пытался бежать, но всякий раз его ловили и возвращали назад. Так что в случае репатриации он становился верным кандидатом в смертники. Вероятно, понимая это, английский офицер, работавший в лагере переводчиком, посоветовал юноше снова бежать и пойти к представителям русской эмигрантской общины в Лондоне; там-де ему помогут. Скопив немного денег, Александр добрался до Лондона и явился по адресу площадь Брешин, 5, в Русский дом, которым владел представитель антикоммунистического движения русских эмигрантов в Лондоне Саблин. Александр позвонил в дверь, ему открыли, и он оказался в большой комнате. В ожидании хозяина квартиры он рассматривал огромный портрет своего знаменитого тезки, царя Александра I, изображенного вместе с Николаем I. На стенах висели иконы, гравюры с видами России, фотографии убитого большевиками Николая И. О том, что произошло дальше, нам известно из отчета МИД.
В комнату вошел элегантный, щегольски одетый господин. Это был Саблин. Указав Александру на стул, он сел рядышком и осведомился, чем может служить. Александр принялся рассказывать о своих страхах, двух побегах, о совете английского офицера и надежде на то, что русская община его спрячет. Саблин внимательно выслушал гостя, задал пару вопросов насчет английского офицера и, сказав, что ему надо позвонить, вышел из комнаты. Действительно, он направился в свой кабинет и позвонил в министерство внутренних дел и в военное министерство.
Саблин, на визитных карточках которого значилось «Представитель общины русских беженцев в Соединенном Королевстве, бывший поверенный в делах Российской Империи в Великобритании», к тому времени уже перешел на службу к Советам. И примерно через час после телефонного разговора раздался звонок в дверь и в комнату торопливо вошел капитан Солдатенков, служивший, как сказано в отчете военного министерства, «связным между министерством и советскими властями». Задав юному Романову несколько вопросов, он отправился писать отчет. Саблин между тем оказался в весьма щекотливом положении. Как сказано в отчете МИД, «оставлять юношу у себя он не хотел, но и отсылать его прочь тоже было неразумно». Ведь уйдя из дома Саблина, Романов мог просто исчезнуть или же повстречать человека, который сообразит, что в данном случае уместно обратиться к «Акту о союзных вооруженных силах». Поскольку Романов никогда не служил в Красной Армии, адвокат без труда мог доказать суду, что юноша не член иллюзорных советских сил на британской территории. Позиция британского МВД тоже была сложной. Романова нельзя было арестовать как «дезертира». И МВД предложило Саблину подыскать гостю жилье и продолжать следить за ним, пока МВД не сочтет возможным его арестовать. Это, в свою очередь, не устраивало Саблина, который боялся, что, во-первых, он может быть заподозрен русскими эмигрантами в сотрудничестве с Советами, а недоверчивым советским посольством — в антисоветских намерениях. Поэтому Саблин решил действовать на свой страх и риск.
Саблин пригласил юного беглеца к столу. К тому времени он уже завоевал полное доверие Александра Романова, которого трогало и подкупало
Саблин взглянул на часы. Если Саша поторопится, он к вечеру доберется до своего лагеря, и никто не узнает о его побеге. Саблин сунул в карман юноше немного денег. И не надо отказываться. Если мы, русские, не будем помогать друг другу — кто же тогда нам поможет? Кстати, не запомнил ли Саша фамилии офицера, посоветовавшего ему бежать. Высокий, в очках? Нет? Жаль, он, Саблин, хотел бы поблагодарить его, хотя совет и оказался не очень удачным.
Все прошло как по маслу. Бормоча слова благодарности, Александр ушел. Саблин проследил за тем, чтобы он действительно сел на поезд, идущий в Ньюкастл. Побег завершился, завершилась и история Александра Романова. Некролог ему написал Патрик Дин:
«Романов убегал из лагеря трижды. Когда он вернется в СССР, его ждут трудные времена». Джон Голсуорси в декабре высказался более определенно: «Человек, заслуживший верную смерть своими попытками бежать…»
Поскольку весь этот эпизод произошел 9 марта, Романов, скорее всего, оказался вместе с другими пленными на борту судна «Альманзора», отплывшего из Глазго в Одессу 27 марта, и, вероятно, был в числе тех, кого расстреляли немедленно по прибытии (те, кто безуспешно пытался избежать репатриации, были обречены на смерть).
Трем латышам, бежавшим 1 мая 1945 года из лагеря в Нью-лендс Корнер, в Гилдфорде, повезло больше. Догадываясь, какая участь уготована незадачливым претендентам на включение в «спорный» список, они доказывали генералу Ратову и бригадиру Файербрейсу, что являются латвийскими гражданами. Недалеко от лагеря жила латышка, вышедшая замуж за англичанина, Анна Чайлд. Она посоветовала своим соотечественникам бежать и явиться прямо в латышскую миссию на Итонплейс. Те так и сделали, но чиновники, встретившие их в миссии, были напуганы ничуть не меньше самих беглецов. Как рассказывала мне госпожа Чайлд, «насколько я поняла, там даже разговаривать с ними опасались, не говоря уже о том, чтобы помочь им». Сотрудники миссии страшно боялись, как бы английское правительство, стараясь угодить Сталину, заодно не репатриировало бы и миссию. Но все обошлось. Как выразился Джеффри Вильсон, МИД «счел необходимым немедленно предпринять какие-то действия во избежание серьезного публичного скандала». Беглецов заверили, что, поскольку они являются латвийскими гражданами, их никто не станет репатриировать насильно. Они провели несколько дней в миссии, после чего их отправили в лагерь для военнопленных, не являвшихся советскими гражданами, и в конце концов они были освобождены.
К середине 1945 года большинство русских из английских лагерей были отосланы на родину. Необходимость в громоздких морских перевозках отпала. После падения Германии пленных можно было отправлять сушей. Последняя, восьмая по счету, крупная партия пленных в 355 человек — выехала из Англии в августе 1945 года. Путь их лежал из лагеря в Ньюлендс Корнер в советскую зону Германии, через Дувр и Остенде. Их сопровождал капитан Криштон из группы связи с СССР. В своем отчете он уделяет особое внимание поведению трех советских офицеров, сопровождавших пленных. Как и английский МИД, советские офицеры боялись, что общественность Англии узнает о происходящем. «Майор Груздев… обвинил подполковника Лудфорда в том, что тот умышленно остановил грузовик с пленными и заставил их идти на виду у прохожих». Капитан Криштон тоже удостоился замечания Груздева: английский офицер в простоте душевной предложил во время путешествия разместить офицеров вместе с репатриантами. Правда, позднее, когда они прибыли в Лунебург, Криштон, к немалому своему удивлению, оказался свидетелем ареста советской военной администрацией всех трех офицеров.