Жертвы заветного сада
Шрифт:
– А на сегодня нельзя было оставить?
– А как же выкопанную картошку оставить в поле? Мы ведь не для воров трудимся.
– Зачем тогда всю выкопали?
– Откуда мне знать! Не я командую.
Мы с Аршамом сидели на холмике из камней, которые за многие годы мы натаскали сюда, очищая поле. Внизу холмика мыши нарыли нор. И вот мне представилось, будто я своими глазами вижу быка Маш-Энаята с его глазами, выпученными в страхе, ярости, ужасе, в то время как Энаят пускает в ход свой инструмент для корчевки кустов, это две палки, скрепленные не то цепью, не то прочной веревкой, которые он обычно втыкает в землю под корни куста и вырывает куст сорняка, как бы ни были густы его корни, – и уж,
– Да ты как будто засыпаешь!
– Точно, засыпаю! – ответил я. – Хадиш половины моей работы не сделал, а утром спал как мертвый. Именно как мертвый. Его несколько раз будили – не слышит, ну и вот, как всегда, досталось мне. Он ведь любимчик, сокровище Мирана… Мойщик трупов их побери!
– Так что, коров не выгоняли сегодня?
– Нет. Миран сказал, дадим им сена. Любимчика своего не стал мучить.
– С другой стороны, и в степи теперь для коров почти нет травы, – сказал Аршам. – Скоро заморозки начнутся. Тогда будете выгонять только овечье стадо, на пару с Хадишем. Тебе облегчение будет.
Он сам знал, что это не так. Ведь Хадиш – сам по себе груз, да еще не из легких. Я ничего не сказал Аршаму. Смотрел вдаль, туда, где ветер ерошил гриву травы на гребне холма. То самое место, где он отдал бы душу за то, чтобы раздался звучный голос и позвал за собой…
– Наверное, каждый бы на его месте вел себя так же, – сказал Аршам. – Ну представь себе: у него рождается пять дочерей одна за другой, а сколько обетов, сколько молитв! Мама говорит, он своего единственного сына сразу стал баловать.
– Если бы он чуть раньше родился, – ответил я, – мне бы так тяжко не пришлось. Миран отпустил бы меня и занялся своими делами.
– То есть ты думаешь, что Мир-Али тебя потому усыновил, что уже не чаял дождаться своего сына?
– Нет, – ответил я. – Думаю, не так всё просто.
Хотя я, сколько ни размышлял, не мог понять, как всё могло сложиться иначе.
И я опять словно бы вернулся к тому ручью, невольно.
Миран нашел меня у ручья Атгули. Возле трупа моего отца. Кто был мой отец и куда он направлялся – этого не знал никто. Никто не знал, ни как его зовут, ни откуда он пришел, как попал к нам и почему был убит. Болтали об этом много, не поймешь – правду или ложь. Даже при мне болтали, я слышал.
– …Это из беглых, в розыске. Шел к границе. И у него был конь и оружие!
– Из-за коня и ружья его и убили.
– Убийца свел с ним счеты. Личные! Никакой политики не было.
– Но почему именно здесь убил?
– Кто теперь знает? Может, он давно за ним шел, а там место укромное. Может, узнал, что он хочет бежать за границу, и решил посчитаться, пока не ускользнет…
– Нет, всё было не так. Отец Булута свернул к ручью, чтобы набрать воды. Отложил ружье и наполнил флягу или кувшин. Нападавший это увидел – он издали наблюдал. Решил украсть ружье, но завязалась драка, и тот был убит из собственного ружья. Пуля вошла в грудь и вышла со спины. Однако умер он не сразу. Он еще дополз до родника, чтобы напиться, и выпил столько воды, что из дырки от пули текла уже не кровь, а вода.
– И вроде бы звал на помощь… Истекал кровью, а всё кричать пытался.
– Следы от крови долго еще оставались на сухой траве. Кровь, видишь ли, так просто не исчезает!
– Мир-Али сам рассказывал, что видел всадника, скачущего прочь, а из-за плеча или, там, из-под мышки торчало дуло ружья. Поскакал
– А Мир-Али что там делал?
– Он охотился на перепелов. Раскинул сеть на земле и разлегся рядом с ней. Старым армяком накрыл голову, чтобы его не видели, и посвистывал, как перепелиная самка. Как будто на третьем свисте уже прилетели перепела, как вдруг грянул выстрел, и перепела – улетели. Мир-Али выругался, вскочил посмотреть, что там такое.
– А почему же долговязый сержант спрашивал: вы, мол, уверены, что вчера он был убит? Почему-то думал, что покойник давний.
– А как он мог быть давний? Разве Мир-Али сам при этом не был? Разве не там он ребенка нашел?
– Может, для них один день на земле полежал, уже значит давний.
– Нет, говорят, что убийца не знал, что есть ребенок. Убил взрослого, потом нашел ребенка, лежавшего на траве.
– …Ты опять замечтался? Что с тобой?!
Это уже был голос Аршама – Амира, как я его звал по-дружески. Я посмотрел на него, прикидывая: сказать ему это сейчас или нет? Ведь он скоро уедет, может, мы вообще больше не увидимся. Значит, если говорить, то сейчас. Но я остановил сам себя. Нет, оставлю на потом, на более удобное время.
– Так ты говорил о быке Маш-Энаята?
– Да всё я уже сказал. Ушел из деревни, чтоб глаза мои не видели.
– То есть они еще не закончили?
– Да, так быстро не кончится.
Что-то с шумом пронеслось мимо. Я обернулся: коричневый комок перекати-поля. Эти шаровидные кустики осенью, при созревании семян, отрываются от корня, и их гонит ветер по степи. В хорошем настроении я, бывало, ловил эти шары и лакомился семенами, по вкусу похожими на кунжутные. Это – одна из тех штучек, которые узнаёшь, когда много бываешь в степи, и я сам это узнал, никто меня не учил. Но сегодня с утра настроение было плохое, и я раза три или больше слышал голос, который кричал что-то или кричал именно мне, или звал куда-то, и я не мог понять, откуда он приходит, что говорит, чего он хочет от меня и от моей души. И как он связан с теми глазами, которые я никак не могу забыть. Глазами мужчины, уходящего прочь и уносящего с собой что-то, что не принадлежало ему, и он твердо, крепко держал это «что-то» своей длинной большой рукой. Иногда он оборачивался и глядел назад – но не на меня. Он словно всё еще боялся, что тот, кто ведь еще был жив, – хотя в нем уже почти не осталось жизни, это был бессильный окровавленный мешок, – тот мужчина встанет и кинется в погоню за ним, и отберет коня и ружье, или, например, вдруг у него есть пистолет, и он успеет в последний момент, отдавая Богу душу, забрать жизнь и того, кто в него стрелял. Тук! Стук-стук!
Это Аршам начал скатывать камни. Я схватил его за руку.
– Что делаешь? Работы мне прибавляешь? Зачем курган разбираешь? Вместо того чтобы портить, лучше скажи, чем кончилось твое дело: едешь ты или нет?
Он сразу как будто вспомнил, зачем пришел ко мне. Он был счастлив. Взял плоский камень и кинул им в хохлатого жаворонка, только что севшего на куст верблюжьей колючки. Жаворонок вспорхнул и полетел прямо в горы. Туда, где собирался туман… И я знал, что к вечеру этот туман превратится в морось, дождик, который прольется над деревней. Амир лукаво заглянул мне в глаза.
– А ты думаешь, зачем я здесь? Только про быка рассказать? С сегодняшнего дня я уже не деревенский. Свободен как ветер. Завтра уезжаем в ту деревню, где тебя не смогу часто видеть. Поэтому я и подумал прийти сюда, чтобы поговорить перед дорогой.
И он начал приплясывать и пощелкивать пальцами:
– Итак, мы едем, товарищ! Поручения будут?
Меня охватило плохое предчувствие, которое приходит порой в туманную погоду.
– Значит, и правда уезжаешь? Счастливый ты! Как отец отпустил тебя?