Жёсткий ночной тариф (Бронированные жилеты)
Шрифт:
— Почему, начальник?
— Они обслуживают гостиницу. Поехали!
Игумнов закрыл глаза, возвращаясь в тот же поверхностный слой необременительного анализа собственной жизни.
Со своей первой женой он работал в одном управлении, сидел за одной партой в школе рабочей молодежи. Они жили душа в душу и никогда не ссорились. Их развод всех удивил.
Одно он знал твердо.
«Можно расстаться, можно создать новую семью. Но нельзя уходить до того, как переродились связи, пока пусть даже только в душе
Он знал, откуда эти мысли.
«Сегодняшний традиционный сбор выпускников…» Он не мог не пойти, хотя прекрасно знал, что предстоит.
Ксения ждала на углу у хозяйственного магазина — молодой побег, затянутый в готовые лопнуть, обтягивающие тело джинсы, само обаяние и порочность — от мужской круглой шляпы до «молнии» на гульфике.
— Привет! — В присутствии коллег Игумнова она не стала говорить. Показала на объявление — магазин был закрыт на ремонт. — Воруют, как черти, а раз в месяц учет. Это уж обязательно! У меня в нем подружка работала.
— Ясно. — Цуканов одобрительно осмотрел Ксению. — Ну, мы погуляем с Борисом…
— Была в общежитии? — спросил Игумнов, когда Цуканов и Качан отошли.
— Да. Нашла Ярикова Генку. Друга Зойки… — Она бросила сигаретку себе под ноги. — Вообще-то, неплохой парень. И зарабатывает хорошо. Он видел ее в аэропорту.
— Мылину?!
— Он встречал все воронежские самолеты. До последнего… — Ксения словно расплескивала слова. Соединять их следовало самому слушателю. — Последний рейс не объявили. Или он не слышал. Мылина им и прилетела.
— Он уверен?
— Ну! Генка сидел в электричке. Видит, она идет. С парнем. У парня сумка.
— По платформе?
— К аэропорту.
— Выходит, она прошла мимо него и потом вернулась?
— Выходит.
— И что он?
— «Деревня-матушка…» Как сидел, так и не встал. «А чего я пойду? Третий лишний…»
— Кто же, он считает, это был?
— Ну кто? Хахаль ейный! Воронежский. Кто еще? Она рассказывала Генке: друг у нее есть. Вместе в ПТУ учились… Ты при сигаретах?
Игумнов вынул пачку «БТ».
Она закурила. Показала белый, как сахар, оскал. Крепкие молодые губы блестели помадой.
— И какой он из себя?
— Генка его плохо разглядел. Высокий, симпатичный.
— А как его зовут, Мылина говорила? Родители ее с ним знакомы?
— Ну ты что, Игумнов, не понимаешь? Заставляешь тебе все объяснять на прямом языке! Я же женщина все-таки!
Она глубоко затянулась, струйками из ноздрей и рта потекли дымы. Проходившая мимо старуха в очках не выдержала:
— Еще курит! У-у, тварь проклятущая… Зеленые глаза!
— Иди-иди! Сама тварь… — с ходу парировала Ксения. — А то очки в двух карманах понесешь. Опять настроение мне портишь!
— Знаешь ее?
— Крёстная моя. Из-за нее меня батюшка из церкви прогнал.
— Так кто же, по-твоему, с ней был?
— Игумнов! Ты как маленький! Да ты допроси ее отца Мылина! Неужели не знает он, кто их дочери целку ломал?!
Игумнов раздавил сигарету.
— Ерунда. А тем двоим, что пропали в мае и в июне? Тоже он?
Она пожала плечами.
— Приметы запомнил?
— Лицо худощавое. Русый… Серая куртка, как дутая. На «молнии». Я все расспросила.
— А брюки? Тоже серые?
— Да. В клетку.
Катала тоже упоминал о клетке. «Странное совпадение…»
— Ты считаешь, это не ее парень?
— Знаешь, кто это был? — Игумнов достал сигарету. — Убийца. Я понял. Он берет тех, кто не успевает к последней электричке. Как раз ночной воронежский рейс. Они не знают Москву. Рабочие девчонки. Он увозит и убивает. Левак. Или таксист.
Игумнов прошел по второму этажу. На классах висели объявления:
«Выпуск 1978 г.», «Выпуск 1979 г.».
Школа была старая, называли ее и вечерней, и школой рабочей молодежи. Вся вокзальная милиция получила здесь свое образование. А точнее, корочки.
Игумнов постарался войти тихо, но половицы предательски заскрипели. Его увидели. Выпускников их года было мало. Сидели на низких партах. По двое.
Стараясь не шуметь, ни на кого не глядя, он прошел к свободному месту. Было совершенно ясно, кого оно ждет, почему оставлено свободным.
— Здравствуй! — Он оказался рядом с Надей.
— Здравствуй.
— Вот и еще год прошел. Как ты?
— А ты?
— Как когда…
— Ты тихий сегодня. Неприятности?
— Да так. Расскажу. Я очень опоздал? Извини.
Женщина, перед которой ты всегда виноват. Виноват за то, что мог сделать ее счастливой и все-таки не сделал, хотя это зависело от тебя. За то, что тебе бывает хорошо, когда человеку, который тебя любит и будет любить всю жизнь, плохо.
Жестокий, злой мир! Как жить, если таким, как она, нет ни счастья, ни вознаграждения.
— Это ты извини…
Она смотрит на него, и у нее начинают мокнуть глаза.
— Ты еще майор? — Надежда на звание идет ниже его.
— Какая красивая у тебя кофточка…
— Тебе нравится? — Она смотрит на металлический ряд его рыжих зубов. Все целы.
— Очень тебе идет. Серьезно…
На ней, как всегда, что-то трогающее до слез. Такая неумелая манера одеваться, если это не милицейская форма. Все не по ней, все уродующее. Кокетливого покроя, узкоплечая кофточка с подложенными плечиками, делающая ее бесшеей и кургузой. Длинная юбка, закрывающая тоже длинные голенища сапожек. Зачем она их одела в жару?