Жестокая любовь государя
Шрифт:
Парень походил на купца, который во что бы то ни стало хотел всучить бросовый товар простофиле-покупателю.
— Ежели она такая мастерица, что ж в девках-то задержалась? Перестарок ведь! — приглядывался к дивчине молодец, как покупатель к товару, с тем расчетом, чтобы сбить цену.
Девка была круглолица и пышна. Как раз такая, какие особенно нравились Григорию. Одно седалище занимало половину телеги и, свесившись с края, грозило плюхнуться на землю.
Толстуха жевала стебелек ромашки и напоминала добрую корову, а смышленые глазищи остановились
— Ты посмотри на девицу, служивый! Разуй зенки поширше! — спрыгнул с телеги отрок. — Как кругла! Как мясиста! Если б она мне сестрой не доводилась, так сам бы женился! Такие телеса, как у Парфении, еще и поискать нужно! Двадцать верст проехал, а такой бабы, как моя сестра, так и не увидел.
— Двадцать верст проехал, и нигде ей женихов не сыскалось?
Баба и вправду была для хозяйства справная — нагружай на нее хоть телегу дров, все выдюжит! А пронести в руках бочку с водой, так это и вовсе пустяк. Такая баба для мужа опора.
— Не нашлось, — горестно вздыхал отрок. — Двадцать верст проехал, только трех бобылей и повстречал. Один ходит едва, а два других холостыми хотят помирать. Уж больно хороша сестра, жаль, что пропадает. Коли ты, служивый, не возьмешь, так придется в монастырь свести. Постриг примет, — загрустил парнишка.
— Что же ты ее сватаешь, а не отец?
— Как отец помер, так я в семье старший стал. У меня шесть сестер, и я за всех в ответе. Двух сестер в прошлом году по дорогам возил, так их сразу подобрали, а вот с ней второй день маюсь. Был один вдовец, взять Парфению собирался, так ему приданого захотелось. Вот на том и расстались. У сестры, кроме покосившегося амбара, больше никакого приданого не сыскать. Вот если б нашелся добрый человек за так ее взять. Может, ты смилостивишься, служивый? — с надеждой спрашивал отрок.
— Да стара она больно для меня, — махнул рукой Гришка. — Я ведь молодец ого-го!
— Ну где же стара?! Где же стара?! Ты не на рожу смотри, ты телеса разглядывай. Эй, Парфения, подними платье, покажи красоту! — строго распоряжался сорванец.
Баба чуток подвинулась на телеге и показала крепкие толстые ноги.
— Вот, — скромно опустились коровьи ресницы.
— Видал! Где ты еще такое увидишь?
— Да, пожалуй, нигде, — сильно поколебал Григория своей решимостью отрок.
А почему бы и впрямь не ожениться? Батянька помер, и хозяйство пришло в упадок, а вот с этакой девахой можно из запустения подняться. А какое удовольствие, видать, ее за титьки щипать!
— Беру твою девку! — махнул дланью Григорий, сдаваясь. — Краснобай ты! Тебе только товар дерьмовый с базарных лавок продавать.
— Парфения баба не дерьмовая! — резонно заметил отрок. — Ты мне за такую хозяюшку еще в ноги низенько поклонишься. Парфения, чего телегу мою отираешь?! Слазь! Мужика я тебе отыскал, слушайся его во всем.
Качнула баба бедрами, и телега запросила пощады долгим и выразительным скрипом.
— Девка аль нет? — поинтересовался Гришка.
— Девка, —
— Служивый, мы теперь с тобой родственники, — не унимался отрок. — Ты бы мне за сестру три рубля дал. Ты с нее поболе получишь, когда она по хозяйству начнет прибирать.
— Дулю тебе под нос, а не три рубля! Столько я на государевой службе и за неделю не имею. А коли хочешь по-родственному, так ко мне поедем, там и разопьем красного винца.
Это предложение отроку понравилось, и он, развернув телегу, поехал вслед за Григорием по Тверской дороге.
Парфения родила двух дочерей, которые, в отличие от дородной родительницы, выглядели неимоверно худыми, и если бы не резвость, делающая их похожими на вращающееся веретено, девочек можно было бы принять за хворых. Ликом девицы напоминали мать — были так же круглолицы и точно такие же хохотуньи.
Не сразу Иван Васильевич обратил внимание на Скуратова. Бывало, по несколько раз в день мимо проходил и взирал на стражу как на некое приложение к царским хоромам, словно и не отроки стоят, а чурбаны для кафтанов. А тут однажды ткнул кулаком в плечо и спросил:
— Правда, что валун в пятнадцать пудов поднять сумеешь?
Зарделся под царским взором караульничий:
— Правда, государь.
— А правду про тебя говорят то, что ты лошадь на себе с Яузы вынес?
Девицей робкой горел Григорий под царскими очами.
— Не однажды это было, государь. Забавы ради так делаю, когда народ на базаре повеселить охота.
— А за веселье-то тебе чарку наливают?
— Не обижают, государь, наливают! — воспрянул Гришка. — Бывает, и две.
— А всадника с конем можешь поднять?
Подумал основательно Скуратов, а потом отвечал:
— Ежели прикажешь, тогда смогу!
— Вот такие мне слуги нужны, отныне при моей особе находиться станешь.
— Спасибо за честь, государь Иван Васильевич, — трижды ударил челом Скуратов-Бельский.
— Лошадь, говоришь, поднимешь. Хм, мелковат ты для такой силы, Малюта, — перекрестил Иван Васильевич слугу.
С тех пор редко кто называл Бельского по имени, и прозвище пристало к Григорию так же крепко, как клеймо к меченому жеребцу.
Уже через полгода Иван Васильевич отметил усердие Малюты Скуратова, доверив ему во время богомолья в Вологде нести за собой посох, а потом и вовсе к себе приблизил — сделал думным дворянином. [67] Поежились родовитые бояре, покосились на пришлого, да скоро смирились под строгим взглядом самодержца.
Малюта ходил за государем, зорко посматривая по сторонам, будто за каждым углом ждал для самодержца какой-нибудь каверзы. Совсем неожиданным для Малюты было и новое назначение. Приобнял Иван Васильевич холопа за плечи, посадил рядом с собой и сказал:
67
67 Думный дворянин — 3-й чин Боярской Думы.