Жестокая любовь государя
Шрифт:
— Что ж, подтверждай свои слова, царица, — не сразу ответил Иван Васильевич. Глаза государя замерцали, словно кто-то неведомый пытался загасить в них полымя. — Приведи ко мне после полуночи… Вон ту! — ткнул перстом самодержец в статную девицу, которая низко склонилась над столом, отчего ее огромные груди, того и гляди, могли оказаться на блюде с икрой.
— Фаина? — постаралась не выразить удивления Мария Темрюковна. Кто бы мог подумать, что ее муженьку нравятся и такие девицы. — Будет она у тебя.
— И еще вот что, царица, пусть девки твои натрут
— Как угодно, государь, — наклонила голову Мария и украдкой взглянула на князя Вяземского, который уже приобнял боярышню за плечи, а та потянулась всем телом к сильной руке удальца, словно весенняя лоза к солнцу.
Уколола ревность черкесскую княжну. Едва она совладала с собой, чтобы не плеснуть на платье боярышни кубок рейнского вина.
Однако вместо этого Мария Темрюковна пожелала:
— Скучно что-то у нас в палатах. Зовите гусляров, пускай о добрых молодцах попоют.
Привели гусляров, которые чинно сели на лавку и стали дергать струны, подпевая слащавыми голосами.
Мария Темрюковна уже была отравлена ревностью, и сладкое белое вино казалось прокисшим уксусом. Она думала о том, как накажет молоденькую боярышню: розгами лупить на дворе! Нет, повелит раздеть до исподнего и провести с позором по городу. А потом решила иное: сослать всю семью подалее от Москвы! Вологда! Вот где им место.
И улыбнулась боярышне так любезно, словно благодарила за поднесенное блюдо.
Иное дело князь Вяземский. Капризен. Горд. И у государя в любимцах ходит. Не совладать с ним. А единственное средство, так это быть еще более ласковой, да такой, чтобы потопить Афанасия в своей нежности, как в бушующем море-океяне.
Два дня назад, когда государь отъехал в Александровскую слободу, Афанасий Вяземский появился у царицы, и запретное это свидание еще более разожгло старую любовь. Мария Темрюковна обожала все острое, а тайная любовь — это тот перец, который придает пище неповторимый аромат.
От Афанасия Вяземского не укрылся зловещий взгляд царицы. Строга мать! В любви делиться не умеет. Она из той породы баб, которые лучше придушат милого собственными руками, чем отдадут его другой.
Князь Вяземский отстранил от себя боярышню.
— Квасу принеси! — коротко распорядился Афанасий.
И по суровому взгляду царицы сообразил, что следующая встреча начнется с упреков.
Царица не шутила. После полуночи она сама привела к Ивану Фаину, резким движением сбросила с нее покрывало, укрывающее полные плечи, и повелела боярышне:
— Слушайся государя. На сегодняшнюю ночь он твой муж и господин.
— Как прикажешь, матушка, — поклонилась перепуганная девка.
Иван Васильевич молчал и, казалось, наслаждался растерянностью боярышни, а потом все же решил ей помочь:
— Подойти сюда… поближе! Неужно твой государь на волка похож? Не проглочу, ты вот что… ладонями спину мне потри, да покрепче, чтобы кровь стылая по телу разбежалась. Люблю я это! Ох, какие у тебя ноги-то мясистые, а кожа какая гладенькая.
Некоторое
Теперь трапезы на царицыной половине стали проходить все чаще. Иван Васильевич пил много, вливая в себя кубок за кубком рейнское вино. Хмель только ненадолго мутил его голову, а потом вновь требовал обильного вливания. Вино было для него что кровь в жилах: нет его — и тело усохнет!
С Иваном Васильевичем Мария вела ласковые речи, сама подливала ему вина и бережно брала государеву ладонь в свои пальцы, будто пытаясь их жаром раздуть затухающий фитиль любви. И только немногие во дворце догадывались об истинном намерении царицы: она спроваживала Ивана Васильевича сразу, едва он начинал закрывать глаза. А часом позже, когда дворец затихал, потайная дверь в покои государыни отворялась, и на пороге появлялся князь Вяземский.
Но дикой натуре Марии Темрюковны оказалось мало Афанасия, и царица обратила взор на Федора Басманова, который, кроме того что был привлекателен, своей безбородостью напоминал девку. Во дворце упорно толковали, что Иван и Федор частенько закрываются в государевых покоях и занимаются содомским грехом, и, глядя в его миловидное лицо, царица верила молве.
Однажды, когда Федор пришел к Марии Темрюковне с поручением, она решила ввести постельничего во грех. Царица подозвала к себе Басманова и вкрадчивым голосом поинтересовалась:
— Нравлюсь ли я тебе, Феденька?
— Как же госпожа может не нравиться холопу?
— Не о том говоришь, Федор, — ласково шептала царица. — О другом я хочу спросить: нравлюсь ли я тебе как женщина?
Все больше потел Федька Басманов. Опостылела ему содомия, до баб появился зуд, и с такой девахи, как Мария Темрюковна, не вставал бы до самой зари.
И тут окольничий Басманов понял, что попал в западню: откажись он от царицы — сведет Мария его со света или отправит в кандалах доживать свой век в Соловецкий монастырь; согласись — донесут государю, а это верная смерть под рукой Никитки-палача.
Огляделся Федор Яковлевич — наедине он с царицей. Комнаты Марии в роскоши государевым покоям не уступают. На стене, рядом с иконкой, часы висят, на которых две голые фурии держат циферблат — подарок польского короля; по углам — кувшины золотые, на которых сцены из Библии — подарок римского папы.
— Чего ж ты молчишь? — настойчиво допытывалась царица. — Подойди ко мне ближе.
Мария, не поднимаясь с царского места, вытянула навстречу руку.
Федор Басманов сделал шажок. Остановился. Потом еще шаг, и уже его ладонь почувствовала сильные пальцы царицы. Мария поднялась и ступила навстречу боярину. А он, уже не в силах совладать с искушением, крепко держал ее в своих руках. На ковер полетело одно платье, потом упало другое. Вот оно наконец и исподнее, которое позволено видеть одному Ивану Васильевичу. И в этом Федька дотянул до самого государя.